— Да.

Олег Петрович переглянулся с Геной, и эти переглядыванияимели какое-то другое значение, не такое, как все предыдущие, Федор это почувствовал.

— Что ты ему рассказал?

— Да все, — вяло сказал Федор.

— Что именно? И не валяй дурака, отвечай нормально!

— Ну, сказал, что у меня проблемы, что мне нужно вернутьвеши, которые я продал, а у меня теперь требуют их обратно.

— И ты сказал, кому и что ты продал?

— Да нет. Он не захотел меня слушать. — Федору вдруг сталотак стыдно за то, что он паясничал перед ними! Еще и головой бился, идиот!Господи, как стыдно, вот ужас-то! — Он меня прогнал.

И помолчал, ожидая, что Олег Петрович сейчас скажет, что онтоже непременно бы его прогнал, но тот ничего такого не сказал.

— То есть про коллекцию, про музей и про Фрунзенскую тысвоему отцу ничего не говорил?

— Нет. Говорю же, он меня выгнал. А когда я только ещеподходил к его офису, мне Светка позвонила. Она кричала, что они ее… убьют, этилюди. Что они до нее добрались! И когда я вышел от отца, они меня ждали. Ну, тедвое, которых вы видели. Ну, и они меня… короче, подрались мы.

— Это я видел, — согласился Олег Петрович.

Он поставил свой чугунный чайничек на крохотную спиртовку иподкручивал винтик, чтобы уменьшить пламя.

— Они сказали, что меня убьют. И мать. И Светку.

Он с размаху сел на высокий стульчик, зажал руками уши истал качаться из стороны в сторону, хотя только что решил, что больше ни за чтоне станет перед ними паясничать.

Но мысль о том, как он всех подвел и что теперь тольконачнется самое страшное, приводила его в отчаяние.

До смерти старика еще была хоть какая-то, самая крохотная,самая последняя надежда на спасение. Теперь не осталось ничего. Совсем ничего.

Только пропадать.

— Отец тебе ничего не дал и прогнал, — резюмировал ОлегПетрович, нюхая пар, поднимавшийся над чайничком. — Потом тебя побили. Ты пошелк Василию Дмитриевичу, чтобы забрать коллекцию. И… дальше что?

— Дальше вы все знаете. Я вошел, увидел его… мертвого. И тутвы приехали.

— Что-то ты, парень, от Садового до Фрунзенской добиралсябольно долго!

Федор махнул рукой.

— Я пешком шел. И еще там стоял долго, меня мужик сосискойугостил. Я ее ел.

Сосиска — хорошее дело, неизвестно к чему подумал ОлегПетрович.

Он верил мальчишке и жалел его. Конечно, в умных книгахнаписано, что каждый должен отвечать за себя сам. Олег Петрович прочел многокниг по психологии индивидуума, особенно когда стал хорошим отцом. А хорошимотцом он стал, когда развелся с женой и Машка, в свою очередь, стала «дочерьюна один день». То есть даже на полдня, потому что провести с ней день у негоникогда не получалось — то дела, то встречи, то командировки, то на свиданиесрочно нужно!..

К сорока годам Олег Петрович очень отчетливо понял, какнелегко быть молодым — и не потому, что мир изменился, мир со дня егосотворения все тот же! Ну, были резвые кони, стали автомобили. Ну, были книги,стали компьютеры. Были балаганы на площадях, появился телевизор! По большомусчету, это ничего не меняет.

Нелегко быть молодым именно потому, что человечество ещеничему не научилось! Как это ни смешно и ни странно! Молодость уязвима как разпотому, что она — молодость. Она не учитывает ничьих ошибок и ничего не знает ожизни. То есть знает о жизни в данный момент, а не о жизни вообще. Неизвестнокем и зачем придумано так, что каждый приходящий в этот мир все начинаетзаново, то есть как бы со дня сотворения мира, — зачем, зачем?! Ведь есть —были! — те, кто приходил раньше, и вот с них бы начать, с того, что они поняли,осознали, с их мучительных противоречий, с их поисков себя, с инструкций,которые они оставили! А они ведь оставляют инструкции, вот хотя бы БлезаПаскаля кто почитал, но вдумчиво почитал! Ан нет! Никто не читает, и плеватьвсем на Блеза Паскаля!

Нелегко быть молодым, потому что самоуверенность слетает вдва счета, и бывает, что вместе с ней отшелушивается и еще масса всегополезного, нужного, что пригодилось бы когда-нибудь, а уже не пригодится,потому что ничего не осталось, все соскоблили, как теркой, обстоятельства,которые — именно из-за молодости — кажутся непреодолимыми и фатальными.

Ребята, да с чего вы взяли, что они фатальны инепреодолимы?! Ребята, да все это уже было, было, как водопроводные трубы ввазе в модном клубе и детские горшки на стенах! И можно играть по любымправилам, самое главное, правила эти знать, а вы просто их не знаете!

Почему, почему человечество не накапливает опыт, вот вопрос,на который не нашел ответ никто, даже тот самый Блез Паскаль. Может, потому,что это только нам кажется, что наша история насчитывает многие тысячелетия, аоттуда, сверху, все эти пресловутые тысячелетия — просто крохотная песчинкавремени?! И она объединяет всех — и шумеров, и инков, и римлян, и греков, имрачное Средневековье, и Высокое Возрождение, и нас, грешных! Мы все толчемсяна историческом отрезке размером с кончик иглы, а нам кажется, что этот отрезок— о-го-го!

Цивилизации сменяют друг друга, Атлантиды гибнут, Троипропадают под слоем вечных песков, а на самом деле цивилизация еще вообще неначиналась и начнется только тогда, когда люди научатся учиться!

Ну, просто чтобы зря не тратить время на всякий маразм.Чтобы не вляпываться на пустом месте в дерьмо, как вляпался этот парень. Чтобыне начинать все сначала — сколько можно всей планетой сидеть в вечныхвторогодниках, которым что-либо объяснять бесполезно, они все равно ничего незапомнят?!

И вот тогда Ему, тому, кто наверху, может быть, станет снами интересно. И вот тогда Он объяснит нам, отчего и зачем. И тогда у нас получитсято, что не получается до сих пор, — развитие.

Нет, не замена лошади паровозом, а паровоза электровозом!

Черт с ним, с электровозом!

Нелегко быть молодым, особенно таким, как этот парень,возможно, даже и читавший Блеза Паскаля! Нелегко, потому что некому взять насебя труд объяснить ему хоть что-то, хоть ма-аленький кусочек того, что ужеясно, чтобы он не топтался на месте, а дальше пошел, чтобы время драгоценное нетратил на чепуху!

Господи, подумал Олег Петрович, как странно.

Очень странно.

Нужно сделать над собой усилие, чтобы вернуться к той самойчепухе, которая приключилась и в жизни Олега Петровича и в которую каким-тонепонятным образом оказался впутан этот парень. Никонов сделал над собой усилиеи вернулся.

— Так, — сказал он и снова понюхал свой китайский чай, — ачем занимается твоя мать?