еще вижу жизнь в ее началах, ее противоречивых устремлениях, ее неторопливом изменении, которое и есть ее единственный постоянный закон. Однако способность так видеть (но, может быть, в самообольщении я приписываю мастерству то, что больше принадлежит темпераменту?) смягчилась под влиянием долгого житейского опыта — самой сути бытия, которую можно извлечь из жизни, только прожив ее.

Среди многих старинных предрассудков нашего научного века особенно распространена оптимистическая убежденность в том, что незрелость самодостаточна. Напыщенное невежество, ускользнувшее из клетки фрейдизма, лихо гарцует на коне, и голос любителя выдается за глас мудреца. Обратившись к миру прозы, мы то и дело видим, как в небеса литературы взмывают шутихи и исчезают в тумане. Но беда с этими шутихами всегда была в том, что они не могут заменить постоянный блеск светил. Стоит окинуть взглядом все послевоенные годы, чтобы убедиться: дороги Века джаза густо усыпаны остатками этих скоропалительных фейерверков. Безусловно, поэту, если он сумеет задобрить судьбу и умереть молодым, юность может придать неувядающее обаяние, но для автора романа, который зачинает его с весьма умеренными восторгами, а то и совсем без них, а может быть даже с помощью таких непоэтических свойств, как трудолюбие и терпение, требуются более существенные ингредиенты, чем малая толика невежества и огромная жажда поведать миру то, чего тот еще не знает. Когда я вспоминаю Дефо, нашего общего прародителя, я вновь и вновь убеждаюсь, что писателя, который собрал богатую жатву лет и заполнил свои закрома житейским опытом,ждет в его зрелые годы самый щедрый урожай.

Если попробовать изложить мои три принципа как один писательский метод, они будут таковы:

1) Всегда жди, пока не почувствуешь, что весеннее половодье сил переполняет тебя. Тогда начинай книгу.

2) Всегда храни, как святая святых, недоступным другим мир своего воображения.

3) Всегда по возможности глубже старайся проникнуть в жизнь с обеих ее сторон, но пусть внутреннее зрение, этот беспристрастный, не уклоняющийся в сторону мысленный взор, этот свет разума будет неподвластен никаким влияниям.

Для моих скромных свершений эти правила были полезны. Они помогли мне не только следовать призванию, к которому я была предназначена в одинаковой степени и своим характером, и своими желаниями, но даже и получать удовольствие, изучая мир, который, по сардоническому умозаключению Генри Адамса, «чувствительные и робкие натуры не могут созерцать без содрогания».

1936 г.

РИЧАРД РАЙТ

ПРОГРАММА НЕГРИТЯНСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Точка зрения меньшинства

В одной из своих работ Ленин говорит, что угнетенное меньшинство зачастую использует приемы буржуазной политики даже с большим искусством, нежели это делают некоторые группы самой буржуазии. Психологическое значение данного обстоятельства становится очевидным, если вспомнить, что угнетенное меньшинство и особенно его мелкобуржуазные прослойки пытаются при этом усвоить некоторые, буржуазные добродетели, полагая, что таким образом они сумеют подняться в более высокие социальные сферы. Однако стремится к улучшению своей доли не только мелкая буржуазия угнетенной нации. Рабочий класс угнетенных народов также стремится сформировать свои боевые организации с этой целью. И проявляет не меньшую активность. Свободные от ложных амбиций и собственнических устремлений, трудящиеся проявляют более широкий социальный кругозор и классовую сознательность. Им свойственна большая свобода и инициатива в достижении своих целей, нежели мелкой буржуазии. Организации, созданные трудящимися, выказывают большую силу, гибкость и эффективность, нежели любые другие.

Несомненно, что негритянские рабочие продемонстрировали сознательность и мобильность в политической и экономической борьбе, но нашло ли все это отклик в книгах негритянских писателей? Получила ли в их произведениях достойное воплощение борьба негритянских рабочих в Скоттсборо, за освобождение Анжело Херндона, против линчевания? В полной ли мере творческие работники используют те особые возможности, которые проистекают из их роли как представителей угнетенного меньшинства? Ответ, конечно же, должен быть отрицательным. Негритянские писатели все еще плетутся в хвосте событий, и пропасть между негритянскими рабочими и литераторами-неграми неумолимо ширится.

Как можно преодолеть подобный разрыв между негритянскими рабочими и негритянскими писателями? Как нейтрализовать негативное воздействие—результат столь долгого ненормального положения? Подходя к такого рода проблеме, надо признать, что испытанный метод поиска аналогичных прецедентов — бесплоден. Почтительная ссылка на нечто случившееся в прошлом скорее повредит, нежели поможет делу. Позиция серьезного и самокритичного отношения к данной проблеме более надежна, нежели простая констатация прошлых достижений. Поскольку перед нами огромная задача, акцент надлежит делать на тенденциях развития, на эксперименте, необходимо исходить из того, что мир склонен к переменам, а не столь милой иным людям статистике. Именно такая позиция позволит негритянским писателям стать плечом к плечу с негритянскими рабочими, ощутить общность мироощущения и настроений.

2. Роль негритянской литературы. Два определения

Если подводить итоги, то негритянская литература в прошлом сводилась к сумме весьма слабых романов, поэм и пьес; Их авторы были робкими ходатаями, обращавшимися к белой Америке о протянутой рукой. Они являлись на Суд Американского Общественного Мнения, символизируя коленопреклоненную угодливость, заклиная признать, что негры отнюдь не низшая раса, что они достойны сравнения с другими людьми, а их воспринимают как пуделей, которые научились выделывать всякие умные трюки.

Белая Америка всегда отказывала им в сколько-нибудь серьезной критике. Самый феномен негра, умеющего писать, вызывал удивление. Белая Америка не задумывалась всерьез над той ролью, какую писатели-негрьх играют в сферах американской культуры. И-чаще всего такая роль была случайна, а отнюдь не четко обозначена. Им было уготовано место где-то на задворках культуры в качестве джазистов или клоунов.

С другой стороны, художественно совершенные создания негритянских писателей вызывали гордость у большинства образованных негров, хотя в лучшем случае негритянская литература была чем-то внешним по отношению к жизни самих этих образованных негров. Никого всерьез не заботило, могут ли произведения этих писателей быть светочем, освещающим повседневное существование этой образованной прослойки. Негритянская литература воспринималась как некий изящный орнамент. Короче говоря, литература негров была голосом образованной негритянской прослойки, обращенным к белой Америке. Редко произведения эти были адресованы самому негру, были созвучны его нуждам, страданиям, мечтам. В силу подобной ложной перспективы негритянские литераторы в большей мере служили другим, нежели своему народу. Признав подобное