Но папенька уже вновь набрал в грудь воздуха и дальшеслушать не стал:

— Благодарю тебя, добрый полициант! Ты вернул мне сына, авместе с ним и самое жизнь! Подставляй ладони!

Фондорин удивленно вытянул вперед свои большие руки, иАлексей Воинович стал доставать из кармана пригоршни червонцев. Самприговаривал:

— На, держи! Ничего для тебя не жалко! Пришлось Данилесложить ладони ковшом, чтоб золото не просыпалось на пол. Хотел он что тосказать, но папеньку разве переговоришь?

Митя смотрел и только диву давался: откуда такое богатство?

— Счастье, счастье! — повторял Алексей Воинович, всхлипывая.— Знаешь ли ты, мой добрый сын, что за тобой прислала матушка-императрица? Скучаетпо тебе, не понимает, чем обидела, отчего ты сбежал. Но не гневается, нискольконе гневается! Ты спроси, кого она прислала! Не курьера, даже нефлигель-адъютанта! Самого господина Маслова! Тайного советника! Вот какая отебе забота! А всё потому, что ты — не просто мальчик, ты любимый воспитанникее величества, государственная особа! Ах, пойду к Прохору Ивановичу, обрадую!Мы только-только отужинали и распрощались на ночь. Он, верно, еще не ложился. Ахоть бы и лег! И папенька бросился в комнаты. Так вот почему здесь не спят,понял Митя. По причине явления высокого столичного гостя.

И стало у него на душе лестно, приятно. Сыщется ли в Россиидругой мальчик, из-за которого погонят за шестьсот верст начальника Секретнойэкспедиции? Не сыщете, даже не пытайтесь.

— Ваше благородие, — жалобно сказал один из стражников. —Дозвольте по нужде отлучиться, мочи нет.

Данила махнул рукой — не до тебя, мол, и тот не посмелтронуться с места.

— Пойдемте, Данила Ларионович, — позвал Митя. — Я скажу,чтоб вас разместили в папенькином кабинете. Там энциклопедия и удобный диван.

Фондорин воскликнул:

— Благородное сердце! Ты еще думаешь о моем удобстве послетого, как я чуть не погубил тебя и не дал тебе проститься с наилучшей изженщин! Увы, друг мой, я не смогу воспользоваться твоим гостеприимством. Яприбил слугу закона и должен понести заслуженную кару. Ведь я обещал это нашимчестным спутникам. Мое место — в темнице.

— Да мне довольно сказать слово Прохору Ивановичу, и полициясразу от вас отступится! Великое ли дело — хожалых прибить?

Митя уж хотел бежать к Маслову, но Данила удержал его.

— Нет, — сказал он твердо. — От этого зловонного пса мненикаких потачек не нужно. Он повинен в пагубе моих добрых друзей. Из-за него ялишился сына. Лучше мне не встречаться с этим упырем, иначе я могу совершитьновое, куда более тяжкое преступление. Я удаляюсь. Теперь я за тебя совершеннопокоен. С этаким сопроводителем тебе страшиться нечего, а твое будущееспокойствие обеспечит Павлина Аникитишна. На, верни твоему отцу деньги.

Он протянул Мите пригоршню золотых, но тот спрятал руки заспину.

— Если он так легко дал, значит, у него много. Наверное,Прохор Иванович от царицы привез. А у вас нет ничего, вам пригодится. Считайте,что это от меня, в долг.

Растроганно улыбаясь, Фондорин ссыпал червонцы в карман:

— Ну вот, ты меня еще и благодетельствуешь. Кабы ты толькопростил мои невольные перед тобой вины и сказал, что не держишь на меня сердца,я был бы совершенно успокоен…

— Если Павлина наилучшая из женщин, то вы, ДанилаЛарионович, самый лучший из мужчин, — убежденно сказал Митя. — Не хотитеМаслову, так я государыне про вас скажу. Недолго вам быть в темнице, уж можетемне верить.

Фондорин наклонился, шепнул ему на ухо:

— Кому ж на свете верить, если не тебе? На, пусть этоостанется тебе на память.

Сунул Мите за отворот камзольчика какую-то бумагу,повернулся к полицейским:

— Он простил меня! Теперь я в вашей власти!

Власть Николаса Фандорина над собственными действиями, надсвоей жизнью и даже смертью кончилась. В самом прямом, буквальном смысле.

Первое, что сделал магистр, когда его наконец оставилиодного, — попытался положить конец своему постыдному, губительному дляокружающих существованию. С него сняли наручники, повязку с глаз, и он увидел,что находится в небольшой, скудно обставленной комнате. Николаса заинтересовалов этом помещении только одно — светлосерый квадрат окна. Бросился к нему, как клучшему другу.

Какое счастье! Высокий этаж. Очень высокий.

Вид на новостройки, вдали трубы теплоэлектростанции, тусклыерассветные сумерки.

Какой-то спальный район. Черт с ним. Главное, что далеко доземли, а ускорение падения составляет 981 сантиметр за секунду в квадрате.

«Умереть, уснуть и видеть сны, быть может», бормоталотчаявшийся Николас, высматривая шпингалет. Не высмотрел.

Окно было глухое, не открывающееся. Он злобно ударил кулакомпо стеклу, и оно не задребезжало, даже не дрогнуло. Тогда-то Фандорин и понял,что его власти над собственной экзистенцией настал совершенный и безусловныйконец.

Сел на кровать, закрыл ладонями лицо. Хотелось зарыдать, ноне получалось — разучился плакать за годы взрослой жизни.

Где Мира? Перед тем, как завязали глаза, он видел, как еесажают в другую машину. Может быть, девочка здесь, где-нибудь в соседнейкомнате?

Он вскочил, постучал в одну стену, в другую. Никакогоответа. Ее там нет? Или не хочет общаться с предателем?

В течение следующего получаса Николас существовал примерно втаком режиме: посидит на кровати, мыча от ненависти и отвращения к себе; потомкинется стучать в одну стену, в другую; снова возвращается к кровати.

Была еще запертая дверь, но к ней он не подходил. Когдапонадобится, сама откроется.

Так оно и произошло.

Дверь открылась. В проеме стоял старый знакомый, которогоНиколас окрестил Утконосом. Рожа, как всегда, тупая, бесстрастная. Не произнесни слова, только рукой поманил — зовут, мол.

Из комнаты Фандорин попал в квадратную прихожую, быстроогляделся.

Стандартная трехкомнатная квартирка. Перед одной из закрытыхдверей, в кресле, сидит другой знакомец, Макс. Николасу кивнул и даже слегкаулыбнулся, причем, кажется, без издевки. Должно быть, в той комнате Мира. Стукслышала, отвечать не пожелала. Неудивительно…