Она просила, чтобы ее похоронили рядом сМарком Антонием. Так и было сделано. Он стоял в толпе, обычный простолюдин, ислушал завывания плакальщиц «Наша великая царица умерла».

Он умирал от горя. Так почему же сейчас он неплачет? Он сидел в библиотеке и смотрел на мраморный бюст, но не чувствовалникакой боли.

– Клеопатра, – прошептал он. Потомвызвал в памяти другой ее образ – не зрелой умирающей женщины, а той девчонки,которая разбудила его: «Просыпайся, Рамзес Великий! Тебя призывает царицаЕгипта Выйди из своего глубокого сна и стань моим советником в дни бедствий».

Нет, он не чувствовал ни радости, ни боли.

Значит, этот эликсир не прекращает своейработы и по-прежнему бежит по венам, лишая его способности испытыватьстрадания? Или дело в чем-то другом, о чем он давно подозревал во сне онкаким-то образом чувствовал течение времени. Каким-то образом во время сна, вбессознательном состоянии, он уходил от тех вещей, которые могли ранить его;а его сны были всего лишь знаком того, что мозг не умер, а просто спит вотьме и молчании. Вот почему он не ударился в панику, когда к нему прикоснулсяпервый луч солнца: он знал, сколько времени проспал.

А может, двадцатый век настолько поразил его,что воспоминания потеряли былую эмоциональную силу? Когда-нибудь боль вернетсяи он будет рыдать как безумный – оттого что не может обнять красоту, которуюнекогда видел.

Была минута в Музее восковых фигур, да, была,когда он увидел это жалкое, вульгарное подобие Клеопатры, а рядом с нейнелепого бесцветного Антония, когда он почувствовал что-то вроде страха. И подвлиянием этого страха бросился на шумные улицы Лондона. Он снова услышал крикКлеопатры: «Рамзес, Антоний умирает! Дай ему эликсир! Рамзес!» Казалось, чтоголос зовет откуда-то извне, и не в его силах заглушить этот крик. И ему сталострашно: настолько живой представилась ему Клеопатра. И сердце царя забилось стакой силой, с какой паровые молоты разбивают асфальт на лондонских мостовых.Сердцебиение. Но не боль.

Какое ему дело до того, что восковая статуятак обесценила ее красоту? В конце концов, собственные статуи его нисколько нераздражали; он преспокойно стоял рядом с одной из них в лучах жаркого солнца иболтал с рабочим, возводившим ее! Никто не ожидал, что массовое искусство будетиметь дело с человеком во плоти, до тех пор пока римляне не начали заполнятьсвои сады собственными изображениями, подробными до отвращения – до самоймелкой бородавки на лице.

Клеопатра не была римлянкой. Клеопатра былагречанкой и египтянкой. Но самое ужасное в том, что у этих современных людей издвадцатого столетия совершенно ложное представление о Клеопатре. Она почему-тостала символом распущенности, тогда как на самом деле обладала множеством самыхразнообразных талантов. Они заклеймили ее за один легкомысленный шаг, а всеостальное забыли.

Да, именно это потрясло его в Музее восковыхфигур. Ее помнят, но не такой, какой она была. Какая-то раскрашенная шлюха, валяющаясяна шелковой кушетке.

Тишина. Его сердце снова гулко забилось. Онвслушался. И услышал, как тикают часы.

Перед ним стоял поднос с аппетитнымипирожными, бренди, блюдо с апельсинами и грушами. Надо поесть и выпить – едавсегда успокаивала его, будто он голодал, хотя на самом деле чувство голодабыло ему неведомо.

Ведь он не хочет больше страдать, не так ли?Тогда почему же он так: напуган? Потому что ему не хочется потерять способностьиспытывать человеческие чувства. Ведь это и есть настоящая смерть!

Рамзес снова взглянул на прекрасное лицо,выполненное в мраморе: это изображение больше похоже на настоящую Клеопатру,чем то восковое страшилище. И опять ему стало жутко: душа его оставаласьспокойна. Он как будто видел образы, лишенные смысла. Рамзес схватился рукамиза голову и тяжело вздохнул.

Правда, когда он представлял себе ДжулиюСтратфорд, лежащую в постели, рассудок и душа тут же воссоединялись. Царьрассмеялся и взял пирожное – твердое и очень сладкое. И проглотил его. Он хотелбы так же проглотить Джулию Стратфорд. О, какая женщина, какая изумительнаяженщина! Хрупкая современная царица, которой не нужно управлять землями, чтобыказаться величественной. Поразительно умная, удивительно сильная. Лучше недумать об этом, иначе он поднимется наверх и постучит в ее дверь.

Вот будет картина, если он ворвется в ееспальню! Бедная служанка просыпается в мансарде и начинает визжать. Ну и что?Джулия Стратфорд привстает в постели, одетая в ту кружевную вещицу, которую онвидел на ней тогда в коридоре, он ложится рядом с ней, стаскивает с нее все этокружево, ласкает ее маленькие груди и овладевает ею так стремительно, что онане успевает воспротивиться.

Нет. Ты не можешь так поступить. Тогда всерухнет. Ты сам уничтожишь свою мечту. Джулия Стратфорд достойна терпения ипокорности. Он понял это еще тогда, когда наблюдал за ней, находясь вполусонном окоченении, следил за тем, как она ходит по библиотеке, какразговаривает с ним, не догадываясь, что он ее слышит.

Джулия Стратфорд – это великая загадка, для неговсе тайна и ее тело, и ее душа, и ее воля.

Он сделал большой глоток бренди. Очень вкусно.Затянулся сигарой. Отрезал ножом ломтик апельсина и съел сладкую сочную мякоть.

Сигара наполнила комнату восхитительнымароматом, – не сравнить ни с каким фимиамом. Джулия говорила ему, что этотурецкий табак. Тогда он не понял, что это значит, но сейчас уже знал.Перелистывая книжечку под названием «История мира», он прочитал о турках и обих завоеваниях. Вот с этого и следует ему начать: с маленьких книжек, полныхобобщений и фактов: «За одно столетие пол-Европы было захвачено полчищамиварваров». С подробностями он ознакомится позже – ведь здесь масса книг на всехязыках мира. Одна мысль об этом уже заставила его улыбнуться.

Граммофон замолчал. Рамзес встал, подошел каппарату и выбрал другой черный диск. У него было смешное название: «Я лишьптичка в золоченой клетке». Почему-то это название снова напомнило ему оДжулии, и ему опять захотелось стиснуть ее в объятиях. Он поставил пластинку навертушку и опустил иглу. Запела женщина, тоненьким, нежным голоском. Рамзеснаполнил бокал бренди и стал двигаться в такт музыке, пританцовывая.

Однако настало время поработать кое над чем.За окнами было уже не так темно. На небе появилась первая светло-сераярассветная полоска. Несмотря на унылый шум города, царь слышал далекое пениептиц.

Он направился в холодную пустую кухню, нашелнесколько «стаканов» – так они называют эти прекрасные предметы – и налил в нихводы из чудесного медного краника.