То, что у Генри Стратфорда могла оказатьсяредкая древняя монета, само по себе неудивительно. Всего два дня назад онпытался продать ее, теперь об этом можно говорить совершенно определенно. Нопочему он пытался расплатиться со своими долгами таким ценным предметом ипочему убийца Томми Шарплса не украл монету?

Первым делом Трент позвонил в Британскиймузей, а потом вытряхнул Стратфорда из постели, чтобы расспросить об убийствеШарплса.

Но картина до сих пор не вырисовывалась.Помимо монеты оставалось еще и само убийство. Конечно, Генри Стратфорд несовершал его. Джентльмен вроде него мог месяцами морочить голову кредиторам.Кроме того, он не тот человек, который способен хладнокровно вонзить нож вчью-то грудь. По крайней мере, Трент думал именно так.

Однако Генри Стратфорд не походил и начеловека, способного с воплями выскочить из дома кузины и уверять, что на негонабросилась мумия.

И еще кое-что беспокоило инспектора. МиссСтратфорд очень странно реагировала на безумные россказни своего кузена Она невыглядела испуганной, скорее уж возмущенной. Почему же это происшествие совсемее не удивило? И что это за странный джентльмен поселился у нее в доме? Ипочему Стратфорд так: странно смотрел на него? Девушка, несомненно, что-тоскрывает. Наверное, стоит все же как следует обыскать дом и поговорить состорожем.

Словом, спать сегодня ночью ему не придется.

Глубокой ночью Рамзес стоял в холле роскошногодома Джулии, рассматривая, как движутся затейливо инкрустированные стрелкистаринных настенных часов. Наконец большая стрелка дошла до римской цифрыдвенадцать, а маленькая – до цифры четыре, и часы начали наигрывать нежнуюмелодию.

Римские цифры. Он повсюду видел их: на фасадахзданий, на страницах книг… Да, в современную культуру, накрепко привязав ее кпрошлому, проникли язык, искусство и дух Рима. Даже представление осправедливости, которое столь сильно повлияло на Джулию Стратфорд, пришло не отправивших в древности этой страной варваров с их жестокими идеями самосуда иплеменной мести, а из правовой системы Рима, основанной на разумных началах.

Огромные банки денежных менял напоминалиримские храмы. В общественных местах стояли гигантские статуи людей в римскиходеяниях. Лишенные изящества здания, загромождавшие тесные улицы, были украшеныперистилями с маленькими римскими колоннами.

Он пошел в библиотеку Лоуренса Стратфорда иснова устроился в удобном кожаном кресле. Ради собственного удовольствия онрасставил зажженные свечи по всей библиотеке, и теперь комната наполнилась теммягким светом, который так нравился ему. Конечно, малютка рабыня утромужаснется, когда увидит повсюду капли застывшего воска. Ну так что ж? Она ихотчистит.

Ему нравилась комната Лоуренса Стратфорда икниги Лоуренса, и его письменный стол, и граммофон, который наигрывал какого-тоБетховена – странную мешанину звуков маленьких писклявых рожков, напоминавшуюкошачий хор.

Как странно, что теперь он пользуется всемтем, что принадлежало седовласому англичанину, взломавшему дверь в егоусыпальницу.

Весь день он носил грубую и тяжелую параднуюодежду Лоуренса Стратфорда. И сейчас на нем шелковая пижама и атласный халатЛоуренса, – тоже очень неуютные. Но самой удивительной частью современногооблачения казались Рамзесу мужские кожаные туфли. Человеческие ноги совсем неприспособлены к такой обуви. Может, она годится для солдат, чтобы защищать их вбою. Но здесь даже бедняки носят на ногах эти маленькие пыточные камеры;правда, у некоторых счастливцев в обуви есть дыры – эта обувь чем-то напоминаетсандалии, так что ноги могут дышать.

Царь засмеялся над самим собой. Он столькоувидел сегодня, а думает о туфлях. Его ноги больше не болят. Почему бы незабыть о них?

Никакая боль не мучила его долго; и никакоеудовольствие не было длительным. Например, сейчас он курит ароматные сигарыЛоуренса, медленно выпуская дым, и голова у него слегка кружится. Ноголовокружение тут же прекращается. Или, например, бренди. Он чувствовал себяопьяневшим лишь мгновение, после первого глотка, потом в груди разливалосьтепло, а хмель испарялся.

Его тело отторгало любое воздействие. Хотя ончувствовал вкус, запахи и прикосновения. А странная игрушечная музыка, льющаясяиз граммофона, доставляла ему такое удовольствие, что хотелось плакать.

Впереди столько наслаждений! Столько ещепредстоит изучить! После возвращения из музея Рамзес прочитал пять или шестькниг из библиотеки Лоуренса Он прочитал забавные статьи об «индустриальнойреволюции». Он попробовал разобраться в идеях Карла Маркса, которые оказались,на его взгляд, полной ерундой. Надо же, богатый человек пишет о бедных, хотяоткуда ему знать, что у них на уме. Царь много раз рассматривал глобус,стараясь запомнить названия материков и стран. Россия – вот интересная страна.А Америка – величайшая загадка века.

Потом он почитал Плутарха. Лжец! Как: посмелэтот ублюдок заявить, что Клеопатра пыталась соблазнить Октавиана, своегозавоевателя?! Что за чудовищная идея! Читая Плутарха, царь вспомнил о стариках,которые, собираясь группками на площадях, делятся сплетнями. Никакого уваженияк истории.

Но довольно. Зачем думать об этом? Внезапно онощутил какое-то беспокойство. Почему? Что его пугало?

Нет, не чудеса двадцатого столетия, о которыхон сегодня узнал; не грубый, примитивный английский язык, которым он овладелеще до полудня; не время, которое прошло с тех пор, как он в последний раззакрыл глаза. Его беспокоило другое: каким образом его тело постоянновосстанавливает само себя? Почему так стремительно заживают раны, почему такбыстро перестали болеть измученные неудобной обувью ноги, почему он совсем непьянеет от бренди?

Это беспокоило Рамзеса потому, что впервые завсю свою долгую жизнь он задумался над тем, что его сердце и разум вряд лиспособны регенерировать с такой же скоростью. Неужели душевная боль проходиттак же быстро, как физическая?

Невозможно. Но тогда почему же он не забился вистерике во время прогулки по Британскому музею? Бесстрастный и молчаливый, онбродил среди мумий, саркофагов и рукописей, украденных у египетских династийеще в то время, когда он удалился из Александрии в свою усыпальницу вегипетских горах. Вот Самир страдал, прекрасный бронзовокожий Самир, с такимиже черными, как: у Рамзеса, глазами. Знаменитые египетские глаза. Прошли века, ноглаза не изменились. Самир его дитя.

Нельзя сказать, что воспоминанияумерли, – нет, они еще живы. Рамзесу казалось, что только вчера оннаблюдал за тем, как они выносят гроб Клеопатры из мавзолея и несут его кримскому кладбищу возле моря. Он снова чувствовал запах моря. Он слышалстенания плакальщиц. Он ощущал сквозь тонкие подошвы сандалий жар раскаленныхкамней.