Катерина с трудом сдерживала слёзы обиды и страха. Малыш продолжал безмятежно спать.

– Нет, Дэвид, я не хочу этого.

– Сколько стоят ваши билеты в Россию?

– Три тысячи двести на этот рейс, Дэвид.

– Давай ещё пятьсот наличными сверху, три тысячи семьсот, и я позабочусь о твоём автомобиле. – Дэвид достал из жестяной коробки остро заточенный карандаш и прицелился, – марка, модель, год выпуска?

В мире мужчин

Дэвид Форд не купил билеты в Россию на полученные от Катерины три тысячи двести долларов. И, конечно же, никто из негров в Южном Сиэтле не получил от него пятисот долларов или, хотя бы, половину авансом за угон и потопление Катиного автомобиля. Да, Дэвид и не собирался помогать этой провинциальной дуре. Таких сучек приходится учить простым вещам, простыми методами. Муж как президент: сначала выбирают лучшего из кандидатов, а уж когда выбрали, нечего жаловаться, всё равно, ничего не исправишь. Жаловаться мужчине на мужчину – что может быть глупее? Дэвид в глаза не видел ничтожного кухонного бойца из Украины, но, по духу Растрёпка был гораздо ближе ему, чем эта пафосная, но неуверенная в себе деревенская дура. К тому же, их с Растрёпкой объединяло то, что оба они были ею отвергнуты.

А что она, вообще, о себе возомнила?! Дэвид ей не подходит, молодой муж её тоже не устраивает. А мужчины, они, что – игрушки? Хочу – приласкаю, не угоден – пошёл вон? Дэвид Форд плевать хотел на проблему семейного насилия. Профессиональная деформация характера или родился социопатом – какая разница; Дэвид не собирался никому помогать, никогда. Получить выгоду, облапошив простофилю, – не в этом ли заключается один из ключевых для адвокатского успеха талантов? Да, конечно, она перезвонила и спросила про билеты. И, естественно, Дэвид ответил, что он передумал. Да-да, Дэвид передумал покупать билеты и вообще вмешиваться в это грязное дело. Интересно, а чем, вообще, Катерина думала, когда пыталась втянуть его в своё преступление? Неужели она действительно рассчитывала на то, что адвокат, известный на всю страну, станет соучастником международного похищения детей? Какой абсурд. Вернуть деньги? Какие деньги? Какие ещё деньги?! Никаких денег он не принимал, и, если у неё есть доказательства, она может предоставить их в полицейское управление, но, оскорблять его он больше не позволит. Гуд-бай.

Человеческая подлость не имеет границ. Ей подвластны врачи и строители, нищеброды и богачи. Подлости может быть подвержен всякий. Её так много вокруг, что, непонятно, почему в школах не обучают детей механизмам защиты от неё. От первоклассника, поставившего подножку товарищу, до корпорации, обворовывающей пенсионеров, подлость как эксперимент, метод и стратегия выживания в нашем мире. Почему же ты ощущаешь превосходство над другими и всё ещё позволяешь себе доверять людям? Доверие – вот наивысшая роскошь, которую мало, кто может себе позволить.

Катерина хотела кричать, но, не смогла даже расплакаться. Упрямые капли сиэтловского дождя помогли, омыв её лицо. Катерина поставила колыбель со спящим ребёнком под навес у двери в свою квартиру и вновь вышла под усиливающийся дождь, подставляя себя его хлёстким ударам. Почти четыре тысячи долларов, их билеты, пропали. Как теперь, с младенцем на руках, опять накопить эту сумму? Как вернуться домой? Страх и тоска и бессильная злость. Дождь превратился в ливень, и Катерина раскрыла рот, ловя прохладную воду. Сзади послышалось урчание автомобиля, вдова Магнуссон подкатила на «кадиллаке», оставшемся от её мужа.

Старуха запарковала машину у себя под окном и окликнула Катерину: «Зайди ко мне на пару слов». Катерина подхватила колыбель и вскоре она уже сидела на кухне у своей пожилой соседки.

– Можешь ничего мне не говорить, – не глядя на Катю, произнесла вдова и открыла холодильник, – я знаю точно, что ты чувствуешь. У меня тоже бывали дни, когда я стояла под ливнем, глотая воду. Боль от этого не проходит, и даже не притупляется, но, кто будет кормить твоего малыша, если тебя уложат в больницу с пневмонией?

Катерина молча разглядывала чайную пару из сервиза «Роял Далтон»; удивительные лиловые розы переплетались с ландышами.

– Сколько денег тебе нужно, чтобы уйти от него? – неожиданно спросила вдова Магнуссон, усевшись на стол напротив Катерины и глядя ей прямо в глаза, – отвечай, не стесняйся. Я живу за стеной, я всё слышу, я знаю обо всём, что с тобой происходит там.

– Три тысячи двести долларов, – ответила Катерина, подняв голову и увидев перед собой неожиданно ярко-синий взгляд совершенно незнакомой ей женщины.

– Считай, что они есть у тебя, – вдова Магнуссон подвинула поднос со сливками и сахарницей ближе к Катерине, – пей чай.

Элвис, неподвижно стоявший в углу кухни, за спиной Катерины, одарил вдову Магнуссон широкой улыбкой, надвинул ковбойскую шляпу на глаза и, на цыпочках, чтобы не разбудить малыша, удалился. Миссис Магнуссон слабо помахала ему рукой.

Прощай, Изумрудный город

Сама не отдавая себе в этом отчёта, Катерина прощалась с Сиэтлом. Она растерянно рассматривала из окна скользящего по хайвею «кадиллака» проплывающие серые здания, каждое из которых таило в себе множество разных, чужих жизней. Есть что-то страшное, тяжёлое, каменное в слове «никогда». Ты думаешь, что ты познал всё, и мало, что производит впечатление, – попробуй уехать из города, где прожил, хотя бы, лет десять. Уезжать навсегда – трагическая судьба эмигрантов. От хорошей жизни не уезжает никто, насиженные гнёзда просто так не покидают. Попробуй посмотреть на город, в котором прошли годы, и родились дети, а потом скажи – «больше никогда».

Больше никогда не обрадуешься снегу, так, как в Сиэтле.

Больше никогда не пройдёшь по набережной – воняющей соляркой, тиной и мочой бомжей, и всё же – удивительной пристани Изумрудного города, от которой паромы отправляются на чудесные острова, заселённые садовниками и мастерами.

Никогда не окажешься в кафе в университетском районе, и не вдохнёшь чарующий запах пыли в букинистическом магазине на Рузвельт-уэй.

Попрощаться с разноцветным парадом геев и лесбиянок на Бродвее, помахать рукой спешащим сквозь дождь адвокатам, бухгалтерам и простым клеркам. Сказать «гуд-бай» приливам и отливам под сырным диском луны, изумрудным газонам, каскадам весенних цветов, замшелому дождевому лесу и множеству манящих уютом огней.

Гуд-бай, Вашингтонское озеро, гуд-бай магнолиевая роща, гуд-бай, Сиэтл.

Катерина смахнула набежавшие слёзы; сидящий с ней рядом Матвей тронул её за руку и тут же отвернулся. Вдова Магнуссон запарковала автомобиль у входа в терминал «Аляска Эирлайнс». Она дождалась, пока её пассажиры покинут машину и вышла, чтобы попрощаться.

Матвей хмурился, деловито поправляя лямки увесистого рюкзака, младенец проснулся и внимательно смотрел на происходящее из автолюльки. Старуха нагнулась к нему, тонкие морщинки разлетелись в улыбке: