– А где ваш папа? Ты рожаешь без партнёра?

– Доктор Вульф! Что вы несёте?! – послышался громкий шёпот доктора Шепарда.

– Прошу прощения. Это – мой метод. От возмущения или прочих эмоциональных реакций у пациентов давление поднимается. А нам давление повысить было бы неплохо.

– Наш папа… – Катерина вспомнила кусты фиолетовой лаванды под окном своей спальни.

– Да, ваш папа. Вспомните то, что вас раздражает. Разозлитесь, как следует, – не унималась анестезиолог.

– С чего вы взяли, что меня это раздражает?

– Ваше давление подскочило, как только вы услышали эти слова, «ваш папа»; а во-вторых, ну какой нормальный мужчина пропустит рождение своего собственного сына? Разозлитесь на него. Имеете полное право.

– Доктор Вульф! Это у меня сейчас давление подскочит! – Шепарду явно не нравился этот метод.

– Послушай, это мужики, не обращай на них внимания, – глаза под очками в фиолетовой оправе иронично улыбались, – скоро это всё закончится. Ты возьмёшь на руки своего малыша, такого хорошенького, и заберёшь его домой.

– Я знаю, – Катерина чувствовала, как к лицу прилила кровь; в темени заломило.

– У нас конвульсии, – невозмутимо констатировала доктор Вульф.

– А вы ещё спрашивали, «зачем пристёгивать»! – доктор Шепард хмыкнул.

– Надрез недостаточно длинный, – наверное, это сказал доктор Кольт. Катерина ощутила волну тошноты, подкатившую к носоглотке.

– Кислород! Давление! – неизвестно кому выкрикнула анестезиолог, и на лицо Катерины, неожиданно, как сачок на бабочку опустилась кислородная маска.

– Не шуми, – глухо отозвался, видимо, Кольт.

– Открой глаза, не теряйся… Слышишь? Оставайся со мной… – голос докторши в фиолетовых очках теперь звучал будто издалека.

Катерина протяжно зевнула, пытаясь захватить побольше воздуха, и провалилась в мутную, полубессознательную дрёму.

– Вернись! Не спать! Дорогая, не спи! Будь со мной… Сейчас ты увидишь своего малыша. Смотри! – не унимались фиолетовые очки.

От слова «малыш» Катерина встрепенулась, пытаясь побороть тошнотворную дремоту. Всё её тело трясло, а живот мяли, будто месили. И вдруг, живот опустел, это Катерина почувствовала очень отчётливо даже сквозь пелену анестезии, и тут же холодный воздух операционной взорвала пронзительная трель – возмущённый, отчаянный крик человека, которого насильно вытащили из тепла и уюта на холод, под жгущие беспощадно-ярким светом лампы-летающие тарелки. Хирургическая медсестра, стоящая рядом, ахнула и опустила экран.

Катерина вдруг увидела сизые кишки, багровую кровь и жёлтые икринки жира, белые марлевые салфетки, блеск инструментов.

– Марша! Какого дьявола? – воскликнул доктор Кольт, даже не подняв головы.

Испуганно, медсестра вновь подняла зелёную тряпку экрана и кишки исчезли из виду.

– Блондин! – удивилась доктор Вульф.

– Полюбуйся, мама! – доктор Шепард поднял заливающегося криком ребёнка и показал его Катерине.

Пусть говорят сколько угодно о равноправии полов, но, его никогда не будет. Ни одному мужчине не дано познать это несравненное блаженство, это торжество и недоумение, которое испытывает женщина в момент, когда, разрывая ткани, сквозь боль и кровь, из её тела на свет появляется новый, удивительный и совершенно ещё неизвестный, но, уже горячо любимый ею человек.

Время бежать

Только кажется, что одни вещи могут быть важнее или нужнее других. На практике, когда вдруг начинаешь собирать «всё самое дорогое» или «всё самое необходимое», принимать решения нелегко.

После операции прошло чуть больше месяца. Шов от кесарева почти не болел, теперь боль появлялась лишь при резких движениях; поэтому, Катерина старалась двигаться плавно. Грациозно она пылесосила, осторожно загружала и разгружала стиральную машину и сушку. Спокойно и тихо, чтобы не вредить себе и не раздражать мужа лишний раз.

Растрёпке было очень трудно, его, действительно, очень многое теперь раздражало. Кроватка малыша в его спальне сделала комнату совершенно не располагающей к сексу. Эта долбанная люлька заняла полкомнаты и просто пыталась кастрировать его, превратить из полного сил и сексуальной энергии молодого мужчины в плюшевое бесполое существо, служащее для охраны материнства и детства. С этим ребёнком надо было что-то делать, в спальне родителей ему было не место.

Жена, эта истеричная корова, ещё в утробе приучила малыша ненавидеть отца, и теперь от этого семейства можно было ожидать чего угодно. Мать Растрёпки, вместо того, чтобы подбодрить сына, обескураженного прибавлением, прислала ему ссылку на статью в интернете; в ней говорилось о том, что, характер человека закладывается ещё до рождения, и, якобы, не родившийся малыш способен узнавать и различать голоса своих родных. После чтения этой статьи, в голове Растрёпке назойливо зажужжали сказанные им гадости в адрес жены, пасынка и будущего ребёнка. В свете идеи о внутриутробном развитии, после такого и стараться не было смысла – так или иначе, этот маленький предатель рано или поздно всадит нож в отцовскую спину; Растрёпка знал это по себе.

По ночам ребёнок плакал, Катерина включала ночник и разговаривала с ним, так что, нормально выспаться в этом доме стало невозможным. Почему он должен слушать это щебетание в три часа ночи, да ещё терпеть свет в часы, когда все нормальные люди отдыхают? Не надо говорить о том, что ребёнок скоро подрастёт. Когда он подрастёт, начнутся другие проблемы, и так – без конца.

Растрёпка не просил ребёнка. Он не собирался ни выслушивать ночное кудахтанье, ни платите этой курице алименты. Стоит ли говорить о том, что, находясь дома, Растрёпка теперь пребывал преимущественно в скверном расположении духа. Впрочем, бывали и светлые моменты, и вещи, из которых можно было извлечь небольшую выгоду. Например, перкосет. Растрёпка попробовал таблетку этого средства, назначенного жене после кесарева, – просто сенсация! Всего одна таблетка не только избавила его от ноющей головной боли, но и одарила чувством лёгкой эйфории, которое продолжалось, пока Растрёпка не выпил шампанского, после чего он почти моментально заснул. Проснувшись, Растрёпка пересчитал оставшиеся в пузырьке таблетки перкосета и, приятно удивившись своему богатству, позвонил похвастаться Эмилю, одному из клубных друзей. Через час Эмиль купил у молодого отца все таблетки за наличность и, окрылённый удачной сделкой, Растрёпка укатил в ночной клуб.

Теперь он чаще ходил по клубам, а дома начал вести себя подчёркнуто жестоко, объясняя это тем, что сына надо воспитывать и с колыбели демонстрировать ему отцовский авторитет.

Первым делом, молодой папаша освободил свою территорию от любых намёков на другого самца, – в мусорный бак полетели фотографии, бейсбольные мячи, игрушки и одежда, подаренные Барином сыну. И, лишь от самого мальчика, пасынка, Растрёпка пока избавиться не мог, но, в уме уже просчитывал варианты, при которых его можно было бы отправить жить к папаше. Сначала выброшенные вещи исчезали из бака, в то время, когда Растрёпки не было дома, и это становилось причиной для новых скандалов. Однажды, вернувшись домой, Растрёпка обнаружил в гостиной два больших картонных ящика, наполненных одеждой, игрушками и книгами пасынка.