– Знаешь, мне кажется, мы могли бы снять и второй урожай в этом году. Как думаешь, Джеймс?

Джеймс бросил на сковороду кусок свиного сала и принялся жарить картошку. Когда он добавил туда соленого окорока, жир начал брызгать во все стороны.

– Шелби, например, пошли по второму разу, хотя этот урожай уже не будет таким хорошим, как первый. Том сказал, что они продают восточный участок своей земли. Сто пятьдесят акров.

– Это точно? А почему они продают?

– Он не сказал.

Джеймс сам не знал, почему соврал. Но ему запомнилось выражение лица Тома, когда тот говорил о продаже их собственности, – выглядело так, будто это его убивает. И Джеймс не собирался делиться с Шеймусом денежными проблемами Шелби.

– Вот что бывает, когда хозяйством управляет женщина. Продает лучший участок как раз тогда, когда земля только начала приносить плоды.

Джеймс и Тесс переглянулись. Только Шеймусу не было понятно решение Шелби.

Джеймс протянул тарелку Тесс, но она оттолкнула ее:

– Нет, спасибо.

Шеймус изменился в лице.

– Ты должна поесть, Тесс. Прошу тебя! – умоляющим тоном попросил он. – Хотя бы кусочек-другой.

Она наколола на вилку несколько кусочков и положила их в рот, а потом со слезами на глазах отодвинула тарелку:

– Не могу.

Она встала и побрела в свою комнату.

Джеймс поставил свою тарелку на стол:

– Ей нужен доктор.

Шеймус прожевал и снова откусил мясо.

– Этот доктор ни черта не смыслит. Ты же слышал, что он сказал в прошлый раз. Не хочу платить за то, чтобы выслушивать это вранье.

– Она больна.

Шеймус перестал жевать и прорычал:

– Конечно, больна! – Он тяжело вздохнул и принялся за еду. – Именно поэтому мы должны заботиться о Тесс, пока ей не станет лучше.

За сбором урожая дни пролетали незаметно. А когда его одежда и волосы насквозь пропитывались запахом скошенной травы, а кукабары наполняли ночь своим убаюкивающим хохотом, Джеймс читал Тесс книги, которые брал у Шелби. Блестя зелеными глазами, она впитывала каждое слово, уносила их в свои сны и засыпала бледная, с поджатыми губами. Шеймус тоже слушал, и глаза его раздраженно бегали по сторонам с завистью неграмотного человека, хотя в душе он таял от восхищения.

В последнюю неделю октября до ужина светило солнце, а потом до завтрака шел дождь. Ботинки по утрам оказывались по щиколотку в красной грязи и к полудню покрывались твердой коркой. Под тяжестью дождевых капель пшеница клонилась к земле, изгибаясь, как ветки плакучей ивы, а затем медленно выпрямлялась под солнцем. Порой казалось, что это происходит прямо на глазах.

В последний день месяца дождь начался рано и успел промочить стебли настолько, что серп только мял их, не в состоянии скосить. Тем не менее Шеймус продолжал продвигаться по обвисшим рядам, упрямо рубя пшеницу и ругаясь. Но дождь продолжал лить так сильно, что капли отскакивали от грязи и казалось, что дождь идет и с неба, и от земли одновременно. Лошадь с громким чавканьем вытаскивала копыта из раскисшей жижи, и колеса телеги вязли на каждом шагу.

– Все, забудь об этом, Джеймс! – наконец крикнул Шеймус. Лицо его было мокрым. – Грязь слишком глубокая. На сегодня хватит!

Джеймс снял сбрую и повел лошадь в сарай. По центральной складке его шляпы лилась вода, одежда была мокрой даже под плащом, дождь капал за воротник. На веранде он скинул с ног ботинки, бросил сверху плащ и шляпу и, отряхивая воду с волос, направился в дом.

– Ш-ш-ш…

Шеймус приложил палец к губам и кивнул в сторону Тесс, которая спала на кровати в соседней комнате. Они молча сели за стол друг напротив друга и принялись доедать тушеное мясо – оба слишком устали, чтобы разогревать его.

Кровать заскрипела, и Тесс села. Лицо ее было искажено от боли, в запавших щеках прятались тени. Шеймус отвернулся и проглотил кусок баранины, не жуя.

– Джеймс… – Тесс попыталась откашляться. – Посидишь со мной? Почитай мне немножко.

Шеймус мрачно посмотрел на него, рот его скривился:

– Ты слышал, что она сказала?

И он вилкой раздавил картофелину у себя на тарелке.

Джеймс сел на стул с плетеным сиденьем и взял с ночного столика толстый том Эмили Бронте. Тесс прилегла на тонкую подушку и натянула до подбородка лоскутное одеяло, в складках которого казалась совсем маленькой. Только ее черные волосы и зеленые глаза выделялись на фоне бледной кожи, тогда как все остальное, казалось, увяло.

– Прочитай мне стихотворение, в котором сказано про то, как хороша земля, – устало попросила она. – Ты знаешь, что я имею в виду?

– «Как для тебя еще полны земного счастья тайники»?[5] – спросил он.

– Да! Именно его. – От нескольких произнесенных слов ее грудь начала судорожно вздыматься, дыхание участилось. Тесс откинулась назад и тихо добавила: – Пожалуйста.

Джеймс читал слова из черных букв на полупрозрачной бумаге и краем глаза видел, что Тесс корчится от боли.

– Я позову Шеймуса.

Он встал, но она схватила его за руку.

– Нет, пожалуйста. Просто останься со мной. Прошу тебя. – Тесс на миг закрыла глаза и откинулась на подушку. – Уже проходит.

Джеймс взглянул через дверь и увидел затылок Шеймуса и его руку, продолжавшую перекладывать еду из тарелки в рот. Когда он снова перевел глаза на Тесс, оказалось, что она наблюдает за ним. В ее глазах показались слезы, отчего они заблестели и стали похожи на громадные зеленые изумруды.

– Прости меня, – прошептала она.

Грудь Джеймса обожгло огнем.

Она потянулась и сжала его руку.

– Прости, что оставляю тебя. – Голос ее надломился. – Простишь?

– Не говорите так…

Он сжал кулаки, впившись ногтями в ладони, чтобы хоть как-то остановить растекавшийся по телу огонь.

– Мне нужно, чтобы ты кое-что пообещал, – прошептала Тесс.

Джеймс отвернулся и стиснул зубы, но она взяла его за подбородок и заставила смотреть на себя.

– Пообещай мне помнить, что ты был любим. Что ты любим и сейчас. И будешь любим всегда.

Слезинка, сорвавшись из уголка глаза, упала ему на щеку и обожгла ее. Джеймс вытер ее и слабо улыбнулся.

– А теперь… – Она снова откинулась на подушку и, похлопав его по руке, закрыла глаза. – Почитай мне.

Превозмогая пылающий жар, он открыл книгу, которая в его онемевшей руке вдруг стала такой тяжелой, что Джеймс едва мог ее удержать. Он начал читать строчку за строчкой, не узнавая собственный дрожащий голос: