А потом 6 апреля 1917 года Америка объявила войну Германии. От смешанного чувства страха и возбуждения вся страна словно покрылась гусиной кожей. Улицы наполнились парнями, похвалявшимися своей силой по сравнению с немцами. Но это были парни, которые еще не знали холода окопов, не держали в руках увесистый штык, не видели раненных в живот с вывернутыми наружу внутренностями.

И как только молодых людей – безработных из Сеукли, шахтеров из Маккииз Рокс, парней из богатых семей из Шейди Сайд – начали посылать за океан, в обратном направлении стали прибывать пострадавшие на войне. В то время как у госпиталя из машин скорой помощи спешно выгружали раненых на каталках и мешки с трупами, в каких-то двух кварталах по улицам шли юноши в коричневых шинелях, стальных касках и с винтовками и махали на прощание стоявшим на тротуарах прохожим.

Эмоции переполняли людей, когда они проходили мимо. Матери старались запомнить лица своих сыновей, думая о том, что на них могут появиться шрамы или увечья; они видели в них не солдат, которыми они стали, а своих беззащитных невинных детей. Отцы же видели сыновей повзрослевшими мужчинами, своим продолжением. Они смотрели на них с гордостью и болью, задаваясь вопросом: «Вырастил ли я его достаточно сильным? Будет ли он отважным?» Таким образом, война начиналась и наносила ущерб еще до того, как были сказаны слова прощания.

В госпитале среди изуродованных тел Леонора наблюдала всю смертельную радугу войны: желтый цвет тифа, черный – гангрены, белый – пневмонии. Это были постоянно повторяющиеся краски, которые неизменно предсказывали ампутацию или смерть. Ее обязанности в госпитале были страшными. Она ненавидела их и любила одновременно. Потому что в этом кошмаре все же царили жизнь и надежда.

И для нее это было исцелением, поскольку здесь Леонора нашла часть себя, которая не принадлежала Файерфилдам, не была скрыта под покровами лжи. Здесь она улыбалась тем, кто плакал, дарила надежду тем, кто ее утратил, держала за руку солдат, которые кричали от ночных кошмаров. Она отдавала и отдавала, открывая свое сердце высшему добру. Это качество не было приобретенным или привнесенным особыми обстоятельствами, оно исходило из ее души. У девушки мурашки пробегали от мысли, что она здесь и может служить достижению реальной великой цели. Здесь она не сжималась и не мечтала исчезнуть – здесь она желала отдавать то, что может дать именно она.

Леонора была погружена в эти мысли, меняя постельное белье, и вздрогнула, когда сестра Полански тронула ее за плечо.

– Тебя внизу кое-кто дожидается, – сказала она со странной улыбкой. – Высокий, темноволосый и красивый.

Леонора нервно поправила униформу и сняла пушинку, которой там и близко не было. Ее не удивило собственное раздражение в связи с приходом Алекса: госпиталь был ее убежищем, ее святилищем, и он казался ей здесь непрошеным гостем.

– Не заставляйте его ждать, – заметила сестра. – Женщины из Красного Креста уже вздыхают у окна.

Леонора кивнула и торопливо прошла по коридору и дальше по металлической лестнице, пытаясь унять раздражение. Завернув за угол, она нашла Алекса, который, заложив руки за спину, рассматривал акварель на стене. Ладони у нее были сухими, но она все равно вытерла их об юбку.

– Я искал вас повсюду.

Алекс поцеловал ее в щеку.

– Что вы здесь делаете?

Брови его удивленно приподнялись:

– Ну, вообще-то я рассчитывал на более теплый прием.

– Простите. – Она взглянула в сторону коридора. – Просто я не ожидала увидеть вас здесь.

– Очевидно. – Он коснулся бейджа на ее груди и чуть дольше задержал палец. – Клара.

Леонора, отстегнув заколку, спрятала его в карман:

– Фамилия Файерфилд производит на людей странное впечатление.

Она указала на висевшую на стене табличку с именем почетного спонсора.

Алекс вздохнул и закивал: это было ему понятно.

– А почему вы не с волонтерами?

– Наверху не хватает людей.

– Ага. – Он помолчал. – В палатах у солдат?

От его тона сердце Леоноры учащенно забилось:

– Да.

– И вы находите это приемлемым? Вы ведь не медсестра.

– Я знаю. – Внутри у нее все сжалось. – Алекс, зачем вы пришли?

Выражение его лица смягчилось, и он взял ее за руку.

– Мне нужно будет уехать на некоторое время. – Алекс покосился на медсестер в коридоре и понизил голос: – Подошла моя очередь для призыва в армию. Ваш дядя пытается подергать за кое-какие ниточки, утверждая, что я необходим здесь. Собственно говоря, это чистая правда. Англии и Америке не хватает стали. Как бы там ни было, но будет лучше, если я уеду, пока этот вопрос как-то не решится. Я уверен, вашему дяде удастся убедить их, что на заводе от меня будет больше пользы. – Он усмехнулся. – И уж определенно больше пользы, чем если меня пристрелят где-нибудь на передовой.

Леонора поморщилась от этого легкомысленного замечания, подумав о лежащих наверху раненых. Алекс неправильно истолковал эту гримасу, приняв ее за выражение обеспокоенности, и нежно погладил девушку по щеке:

– Я хочу, чтобы вы поехали со мной.

Ей потребовалось некоторое время, чтобы осознать смысл его слов и почувствовать, как ее охватывает страх.

– Что?

– Я не готов распрощаться с вами.

Она запаниковала и нашла утешение в наличии неприятного, но в данном случае все-таки союзника.

– Моя тетя никогда этого не допустит.

Он снова рассмеялся:

– Да она сама предложила это. А ваш дядя будет сопровождать нас как старший наставник.

Леонора с тоской посмотрела на медсестер, перешептывавшихся возле стола дежурной:

– Алекс, я не могу бросить госпиталь. У них тут и так рук не хватает.

– Да-да. – Он взял ее за подбородок и прищелкнул языком. – Как же они управятся без вас? Это тоже уже улажено. Я поговорил с доктором Эдвардсом. Он сказал, что тут столько народу скатывает бинты, что непонятно, что с ними делать.

Похоже, он был очень доволен собой.

– Вы сделали что? Да как вы…

– Честно говоря, он едва вспомнил, что вы работаете у них волонтером.

– Вы не имели права этого делать! – Эти слова сорвались с ее губ сами собой.

– Вы сердитесь? – удивленно пробормотал он.

– Конечно, сержусь!

Несколько человек обернулись в их сторону.

– Вы не имели права предпринимать что-то, не поговорив со мной!

Он грубо схватил ее за локоть.

– Вы должны быть благодарны мне за это! – прошипел он так, чтобы никто не слышал. – Любой человек в здравом уме искал бы повод убраться из этого места. Каждый, кто переступает этот порог, чувствует запах смерти. И меня абсолютно не радует, что вы находитесь здесь. Так же, как и вашу тетю. – Он еще приглушил голос, в котором слышались нотки самодовольства. – Это просто… непристойно… для человека с вашей родословной.