Да, уверен, что будет. Мы сейчас же придем.

Он повесил трубку и поглядел на Пуаро:

— Это дочь. Дочь мадам Жизели приезжала к нему, чтобызаявить о правах на наследство.

— Откуда же она приехала?

— Из Америки, насколько я понял. Тибо пригласил ее дляделового разговора приехать к половине двенадцатого. Он полагает, что и мызайдем на минутку.

— Ну, разумеется. Мы немедленно отправляемся... Я толькооставлю записку для мадмуазель Грей.

Мсье Пуаро торопливо написал:

«Неожиданное событие заставляет меня выйти из дому. Еслипозвонит или придет мсье Жан Дюпон, будьте с ним любезны. Говорите пока оносках и пуговицах, но только не о доисторических гончарных изделиях. Он ввосторге от вас, но он интеллигентен!

До встречи.

Эркюль Пуаро».

— А теперь идемте, мой друг, — сказал он, вставая. — Этоименно то, чего я ждал: на сцену вышел еще один неясный пока для нас персонаж,существование которого я все время смутно предчувствовал. Теперь очень скоро —можно будет разобраться во всем!

Мэтр Тибо встретил Пуаро и Фурнье чрезвычайно приветливо.После обмена любезностями и вежливыми вопросами и ответами адвокат перешел кбеседе о наследнице мадам Жизели.

— Вчера я получил письмо, — сказал он, — а сегодня утромувидел эту молодую леди. Мадмуазель Морисо — вернее, миссис Ричардс, ибо оназамужем, — двадцать четыре года. У нее есть документы, подтверждающие ееличность.

Мэтр Тибо открыл лежащее перед ним досье. Показал Пуарокопию свидетельства о браке Джорджа Лемана и Мари Морисо — оба были из Квебека.

На бумаге стояла дата — 1910 год. Было здесь такжесвидетельство о рождении Анны Морисо Леман и некоторые другие документы ибумаги.. Тибо закрыл досье.

— Насколько я могу составить целое из частей, — сказал он, —Мари Морисо была гувернанткой или портнихой в то время, как встретила этогосамого Лемана. По-моему, он оказался плохим человеком, бросил ее вскоре послесвадьбы; она снова взяла себе свою девичью фамилию... Ребенок был оставлен вКвебеке, в «Институте Марии», где его и воспитали. Мари Морисо, или Мари Леман,вскоре покинула Квебек — я полагаю, не одна, а с мужчиной, — и уехала воФранцию. Время от времени она присылала оттуда деньги для дочери и в концеконцов перевела крупную сумму наличными для вручения Анне по достижениидвадцати одного года. В то время Мари Морисо, или Леман, жила, без сомнения,беспорядочной, распутной жизнью и почитала за лучшее не поддерживать каких быто ни было родственных отношений.

— Каким же образом девушка узнала о наследстве?

— Мы помещали объявления в различных газетах. Одна из газетпопала в руки начальнице «Института Марии», и та написала или телеграфироваламиссис Ричарде, которая находилась в то время в Европе, но собираласьвозвратиться в Штаты.

— Кто такой этот Ричардс?

— Я пришел к выводу, что он американец или канадец изДетройта; его профессия — производство хирургических инструментов.

— Он сопровождал жену?

— Нет, он все еще в Америке.

— Может ли миссис Ричардс пролить некоторый свет навозможные причины убийства матери? Адвокат покачал головой.

— Она ничего о ней не знает. Даже не помнит девичьей фамилииматери, хотя начальница упоминала об этом.

— Похоже, — сказал Фурнье, — что появление на сцене дочериничем не поможет в раскрытии убийства. Должен признать, что я так и полагал. Ясейчас занят совсем другим. Мои расследования свелись к выбору одного из трехлиц.

— Четырех, — сказал Пуаро.

— Вы считаете, что четырех?

— Не я считаю, что их четыре, а согласно вами же выдвинутойверсии, вы не можете ограничиться тремя. — Пуаро сделал несколько быстрыхдвижений руками: — Два мундштука, курдские трубки и флейта. Не забывайте офлейте, мой друг.

У Фурнье вырвался было возглас, но в это время открыласьдверь и пожилой клерк пробормотал:

— Леди возвратилась.

— А-а, — сказал Тибо. Теперь у вас будет возможность личноувидеть наследницу. Входите, мадам. Позвольте представить вам мсье Фурнье изсыскной полиции, который уполномочен вести во Франции следствие по делу осмерти вашей матери. А это мсье Эркюль Пуаро, чье имя, быть может, знакомо вам,он также любезно сотрудничает с нами. А это, господа, мадам Ричардс. ДочьЖизели была смуглой, темноволосой молодой женщиной, одетой изящно, модно ипросто. Она всем по очереди пожала руки, пробормотав при этом несколько несовсем понятных слов.

— Боюсь, господа, что я мало чувствую себя дочерью. Я всюжизнь была сиротой.

Отвечая на вопросы Фурнье, она тепло и с благодарностьюотзывалась о матушке Анжелике, начальнице «Института Марии».

— По отношению ко мне эта женщина всегда была воплощениемдоброты.

— Когда вы покинули «Институт», мадам?

— Едва мне исполнилось восемнадцать, мсье. Я началазарабатывать на жизнь. Одно время была маникюршей. Служила в заведении, гдешили дамское платье. Будущего мужа впервые встретила в Ницце. Он тогдавозвращался в Штаты. Потом он приехал по делам в Голландию, и мы поженились вРоттердаме, месяц назад. К несчастью, ему нужно было уехать по делам обратно вКанаду. Я задержалась, но теперь собираюсь присоединиться к нему.

Анна Ричарде говорила по-французски легко и бегло. Она былабольше француженкой, чем англичанкой.

— Как вы узнали о трагедии?

— Разумеется, я узнала обо всем из газет, но я дажепредставить себе не могла, что жертвой была моя мать. Затем здесь, в Париже, яполучила телеграмму от матушки Анжелики; начальница сообщила мне адрес мэтраТибо и напомнила девичью фамилию моей матери.

Поговорили еще немного, но было ясно, что миссис Ричарде неокажет большой помощи в поисках убийцы. Она ничего не знала ни о жизни матери,ни о ее деловых связях. Узнав название отеля, в котором поселилась Анна Морисо,Пуаро и Фурнье распрощались и вышли.

— Вы разочарованы, mon vieux, — сказал Фурнье. — У вас былана уме какая-то мысль? Вы подозревали, что эта девушка самозванка! Или, может,подозреваете и сейчас?

Пуаро обескураженно покачал головой.

— Нет, я не думаю, что она самозванка. Доказательства ееличности достаточно правдоподобны... Однако... Странно... У меня такое чувство,словно я где-то ее уже видел... Или она напоминает мне кого-то...