Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом, к счастью, пришли ее родители, Марат шмыгнул к себе на балкон.
Так появился новый ритуал: перелезать к ней, когда родителей не было, ложиться на диван, целоваться, гладить – и больше ничего. Пару раз он делал вид, что хочет узнать, что там ниже, но она перехватывала его руку удивительно сильными пальцами, возвращала на место, он был ей за это благодарен.
Карину он впервые увидел у подъезда, когда ее семья вселялась. Носили мебель и вещи, а она сидела на лавке и спокойно курила, что само по себе было удивительно – девушки тогда на улице средь бела дня курили редко. Было ей лет восемнадцать, то есть не лет восемнадцать, а именно и точно восемнадцать лет, Марат вскоре узнал ее возраст и все остальное.
Кроме прилюдного курения Карина поразила Марата цветом лица. Бледно-белым был этот цвет, не таким, как у рыжих и рыжеватых, там всегда кажется, что сквозь белое вот-вот проступит розовое, этот цвет был плотным, очень гладким, непроницаемым. Много лет спустя Марат стоял у рыбного холодильника в супермаркете, выбирая, что взять, и подумал: вот на что была похожа кожа Карины – на филе мороженой рыбы, как ни странно это звучит. А еще на мрамор, но для сравнения с мрамором надо хорошо знать, что такое мрамор, а в жизни и обиходе Марата он не встречался.
Марат хотел пройти мимо, но неожиданно для самого себя остановился и спросил:
– Помочь не надо?
Карина посмотрела на него и пожала плечами, будто не имела к происходящему отношения и как бы говоря: да шут его знает, что тут кому надо. Марат даже усомнился и спросил:
– Это вы ведь переезжаете?
– Мы.
– В двадцать четвертую?
Она кивнула.
– А я в двадцать восьмой.
Тут вышла женщина, которую хотелось назвать дамой. В кримпленовом бежевом жакете, такой же юбке, на голове шляпка с очень широкими изгибающимися полями, сбоку розовый цветочек.
– Кари-и-иночка! – сказал она протяжно. – Ты бы отнесла что-нибудь тоже! Что-то нетяжелое.
– Сейчас, – сказала Карина, не шелохнувшись.
Ее мать долго выбирала, что взять, и подхватила плетеную корзинку, в которой были какие-то клубки.
– Мама твоя? – спросил Марат.
– Мать, да.
– Меня Марат зовут.
– Карина.
– Так помочь что-то?
– Ну, помоги.
Она и сама встала, что-то взяла, не спеша понесла.
Марат бодро носил вещи, успевая все разглядывать. Он быстро понял главное: Карина будет жить в той комнате, что с балконом. Поговорить с Кариной больше не удалось, зато столкнулся на лестнице с Ларисой.
– В грузчики нанялся?
– Просто помогаю.
– Ну да. Видела я ее. Полный отпад.
Или не говорили тогда – отпад? А как? Улет? Пипец? Нет, пипец точно позже. Ладно, неважно. Главное – Лариса оценила Карину с враждебным восторгом.
Марат спросил:
– В каком смысле?
– Ты чего, не разглядел? Она же красавица – умереть.
Марат помнит свое не то что удивление, а странное чувство запоздалого открытия. Потом он сообразил, что произошло. Обычно, встречая красивых девушек и женщин, Марат глазел, рассматривал и радовался – при этом вполне бескорыстно. Училась, например, в их классе Лена Осташко, чернобровая дивчина. Дивчиной или гарной дивчиной называл ее пожилой физрук Анатолий Васильевич Охрименко, отечески улыбаясь. Очень красивая, у доски отвечает – глаз не оторвешь. И Марат не отрывал, но при этом мысли не было стать ей кем-то большим, чем просто одноклассник. Он был, если употребить расхожее и довольно пошлое выражение, ценитель женской красоты. Нет, не подходит это слово, ценить и оценивать он не умел и не собирался научиться. И не любитель, это к чему-то сладкому и приятному относится. Любователь – вот, пожалуй, самое точное.
Почему же он не сразу был ошеломлен красотой Карины? Может, это оказалось выше его возможностей? Так ультразвуковые волны не воспринимаются человеческим ухом без специальных приспособлений. Именно поэтому такую красоту иногда называют нечеловеческой. Но Лариса разглядела ее с одного взгляда, без всяких приспособлений, силой женского ревнивого чутья, которое сильнее любого космоса. Она сказала об этом Марату, чтобы увидеть его реакцию. И, наверное, была довольна его недоумением. А до Марата только после ее слов дошло, он опомнился и понял, что был ошарашен красотой Карины до бесчувствия, до неспособности слышать собственные мысли, до полной утраты себя, поэтому и не осознал. И еще одно понял – без того, чтобы ее видеть, он теперь не сможет жить.
И началось. Июнь, лихорадка экзаменов, встречи с Ларисой – реже, чем раньше, и постоянные, как наваждение, мысли о Карине, подкарауливание – когда выйдет на балкон или на улицу, почему ее совсем не видно? Ее мама, дама в шляпе, выходила каждое утро с мужчиной, ниже ее на голову, или так казалось из-за ее шляпы, это был, как позже узнал Марат, отчим Карины, они садились в его машину, белую «копейку», уезжали, – а где Карина? Марат додумывался до нелепых фантазий, что она в чем-то провинилась и ее запирают, как в тюрьме. Нет, конечно, это все ерунда. Но почему даже на балконе не появляется? Если живет в другой комнате, не примыкающей к балкону, можно же выйти в отсутствие родителей. Или они запирают свою комнату, когда уходят? Мама Вадика, например, запирает, специально врезали замок в комнатную дверь, Марат, узнав, удивлялся и смеялся. Вообще в ту пору замков было намного меньше. А на дверях подъездов – юные современники не поверят – и вовсе не было. Правда, часто не было и самих дверей – сделанные из фанеры и ДСП, они через год-другой расползались по всем швам, зияли дырами и, наконец, обрушивались, оставались лишь ржавые петли…
В невидимости Карины было что-то таинственное, и это странно радовало Марата: он хотел, чтобы в Карине было именно что-то тайное, необычное. К тому же он предчувствовал, что в этой любви придется долго и много терпеть, поэтому привыкать к терпению нужно уже сейчас.
И наконец он ее увидел.
И началась история длиною в сорок с лишним лет, но я не буду ее рассказывать, да и сам Марат в этом месте умолкает, грустно и мудро улыбается, теперь понимая, что самое главное в этой истории произошло до того, как что-то произошло.
III
Огней так много золотых
– Чудесные стихи!
