там я слов не понимаю, они ничего не подсказывают и ничему не мешают, воспринимаю, то есть, тоже как музыку.

Когда же сам что-то себе напеваю, то это обычно песни чисто народные, которые бывают намного наивнее и даже глупее профессиональных, зато они про меня. Как вот эта, которую я пою себе чаще других и которую приведу целиком и на ней закончу.

Вы не вейтеся, черные кудри, Дуня,

Над моею больной головой.

Я сегодня больной и бессильный, Дуня,

И совсем не владею собой.

Ах, зачем ты меня целовала, Дуня,

Жар безумный в груди затая?

Ненаглядным меня называла, Дуня,

И клялась: «Я твоя, я твоя!»

Вот настанет осеннее утро, Дуня,

Будет дождик слегка моросить.

Ты услышишь протяжное пенье, Дуня,

Как меня понесут хоронить.

Из друзей моих верных, наверно, Дуня,

Знать, никто не пойдет провожать.

Только ты лишь, моя дорогая,

Будешь слезно над гробом рыдать.

И в последний ты раз поцелуешь, Дуня,

Когда крышкой накроют меня.

И уста мои больше не скажут, Дуня,

«Что ж, прощай, дорогая моя…»[8]

Вольск

– Русская провинция везде довольно одинакова. Одно только там ни на что не похоже – сама Волга.

И. Бунин. «Речной трактир»

Я тогда в Вольске жила. Город Вольск, Саратовская область. Большой, красивый. От слова «воля» название произошло. А некоторые считают – Волгск, от Волги. Да неважно. Там что было знаменито – цементный огромный комбинат и военное училище. Училище тыла. Даже иностранцы учились. Моя подруга вышла за молодого человека из Эфиопии. Черный, но не так чтобы. Скорее, сильно смуглый. Тогда Эфиопия шла по социалистическому пути, про нее по радио каждый день говорили. До сих пор помню – Менгисту Хайле Мириам. Или Мариам. Намертво вклеилось. А кто он, чего, не помню.

Все наши девушки, конечно, хотели выйти за курсанта. Это понятно, у человека сразу после выпуска приличная зарплата и квартира от государства. И они симпатичные были, культурные. Среди наших тоже встречались ничего, но меньше. Наши с курсантами дрались то и дело. Из-за девушек и так, по пьянке. После танцев обычно. На танцах не дрались, чтобы площадку не прикрыли. У нас площадка в парке хорошая была, большая, эстрада такая, ансамбль пел живьем, вокально-инструментальный, свои ребята были, талантливые. А после танцев начиналось. Один раз было столько с двух сторон, что прямо как на войне. Стенка на стенку. Это ужас. Триста спартанцев какие-то. И палки, и камни, и ремни, кому-то голову пробили, кому еще что. Но до смерти никого не убивали. Ни одного случая не помню. Вообще мирное было время, не то что сейчас.

А я жила у тетки. В деревне у нас не было средней школы, только до восьми классов, я у тетки в Вольске школу закончила. Тетя Римма, добрая душа, царство ей небесное. Я девочка красивенькая была. Худая, тетя Римма говорила – одни локти и коленки, зато стройная. Сейчас посмотреть на кого моего возраста, все же толстые. Поголовно. А я стройная до сих пор. Во всем свой плюс, правда? А на лицо была очень эффектная. В иностранном стиле. Актриса такая была французская, как ее, господи… Ладно, замнем. И смелая была, и во всем современная. Сейчас говорят – продвинутая. Крутая. Зачетная. А тогда не помню, как говорили. Клевая, что ли?

И вот я на танцах вижу курсанта. Не в форме, они иногда сбегали в гражданке или просто в увольнительную переодевались, но мы их сразу угадывали – прическа, рост хороший, осанка. Наши лохматые все были, мода такая была. До плеч. Я вижу, стоит блондинчик, симпатичный, даже красивый. Осматривается, с кем потанцевать. Я потихоньку подошла, стою рядом, делаю вид, что просто так. Он раз посмотрел, другой. Пригласил. Начали танцевать. Он такой застенчивый, неопытный. Молчит. Танец кончается, я говорю: еще не хотите? Он говорит: мне скоро возвращаться. Я говорю: вы в училище? Тогда даже молодые на «вы» говорили, вежливые были все. Он говорит: да. Я говорю: я в той стороне живу, может, проводите заодно?

И пошли. Он молчит, а я рассказываю, что школу закончила, поступать собираюсь, а пока работаю, еще что-то такое. Что из деревни, не сказала. А тетя Римма моя жила в частном доме прямо по дороге. И я ему прямым текстом: у меня тетка на смене, я одна, по вечерам боюсь сидеть, может, вместе посидим, чаю попьем? Практически нагло, конечно, но в приличной форме, все так нежно, без задней мысли как бы. Как бы я просто такая наивная, что ничего такого не вижу, чтобы молодого человека зазвать. Но он: нет, спасибо, мне пора.

И я все, пропала, влюбилась. Сама работаю, а сама все время о нем думаю. Я на хлебозаводе работала. Тетя Римма на хлебозавод к себе устроила, в кондитерский цех. Хорошо получала плюс вредность. Что, кстати, помню, вот, говорят, в советское время хорошая кондитерка была. Пирожные, торты. Ничего подобного. Рецептура не соблюдалась абсолютно. Молоко порошковое, сливки разбавленные, вместо масла маргарин. Воровали все потому что. Сами посудите, получает завод исходные продукты на производство, а дирекции надо, парткому надо, профкому надо, ничего же в магазинах нет! Что нам остается? Там правило такое было – на работе ешь, сколько влезет, а домой ни-ни. Хитрое правило, потому что после первой недели уже в рот ничего не лезет. Только я уминала за оба уха, а все мне завидовали: гляньте, Галка жрет как подорванная и не толстеет! Женщины выносили всё, кто как мог. На груди пакеты с сухим молоком, самое оно было удобное для выноса, масло – в интимных местах. Ловили, на доску позора вешали, была у нас такая, называлась «Несуны». Но в тюрьму не сажали никого, потому что тогда всех же посадить надо. Думаю, и сейчас так же.

Но это я в лирику отвлеклась.

Через день или два на танцах опять его вижу, иду уже как к знакомому: Валера, привет! Он: привет. Я жду, танцевать пригласит. Нет, стоит молчит. Даже обидно стало. Я гордая все-таки, ладно, отошла. А он пригласил Вику, Виктория такая у нас была, девушка очень красивая. Волосы такие волнистые, фигура, всё при ней. Но я вижу,