–Нет, Катюша, нет, – фыркаю, уже даже не пытаясь урезонить бухающее в груди сердце, – это не те аргументы, что могут меня убедить. Хочешь, подскажу правильные?

– Я хочу, чтоб ты меня отпустил.

– Отпущу, – обещаю искренне, – скажешь, что я попрошу, и отпущу. Только хорошо сказать нужно будет. Убедительно.

– Чтобы ты пошел в жо…

– Скажи, что любишь своего жениха, – даже не думал, что буду говорить это так – спокойно, требовательно, не выворачиваясь наизнанку от лютого бешенства.

Беситься не от чего.

Я все понял.

Кажется, моя неизлечимая бледнеет еще сильнее, чем была до этого.

А могла бы на хрен послать. И даже подальше.

Но не шлет. И это – новый её промах.

Того, кто безразличен, без церемоний поставят на место в таких вопросах.

– Ну же, малышка, – улыбаюсь ей в губы, – это ведь очень простые слова. Очень простые. Смотри. Я тебя люблю. Думал, что справился с этим, но нет. Люблю. Сильнее, чем раньше даже. Крышей по тебе съезжаю. Никого в жизни так не любил, как тебя. Если так задуматься – только тебя и любил, а все остальное – херня какая-то была, придурь. Давай, теперь твоя очередь.

Смотрит на меня, глаза огромные, растерянные. Будто девочка моя все пытается найти под ногами почву.

– Я, – она все-таки облизывает пересохшие губы, – я люблю Кирилла. Ясно тебе?

– Ну, – я скептически морщусь, – так себе прозвучало. Не убедительно. Может, повторишь еще раз? Говорят, со второго раза лучше получается.

У неё вспыхивают бешеные искорки в её глазах. Кажется, все-таки где-то она нашла точку опоры и пытается встать неё.

Черт его знает, чем бы это все закончилось.

Я себя знаю. Не отпускать эту девочку из разговора со мной я умел подолгу, даже при том, что у меня было гораздо меньше поводов, чем сейчас.

Но…

Облом был обязан наступить по всем законам кармы. И он наступил под весомый звук чего-то то ли опущенного, то ли брошенного на пол.

Я инстинктивно ослабляю хватку, разворачиваясь на звук. Катя, конечно же, пользуется полученной возможностью и выскальзывает из моей хватки.

Обдумать это я правда уже не успеваю.

Потому что в правую мою скулу с размаху врезается чугунный мужской кулак. Ощущения, скажем честно, яркие…

Мажора Катерининого я опознаю уже по голосу, не в силах ничего разобрать среди мешающих обзору разноцветных пятен.

– Надо же, как вовремя я вернулся! – с совершенно отчетливой яростью рычит он откуда-то справа.

– Хороший удар, малыш, – скалюсь, с трудом, но все-таки восстанавливая равновесие, – позволь принести тебе мои восхищения…

У нас было маловато времени на взаимодействие раньше, но только по тому с каким рвением холерин женишок бросается ко мне навстречу – он изнемогал от желания познакомить свои кулаки с моей физиономией гораздо больше чем пару последних минут.

Взаимные чувства, как же это прекрасно!

Мы толком ничего не успеваем – так, чутка. Мой кулак врезается в челюсть мажорика, его – в мое солнечное сплетение.

Потом…

– Вы что, долбанулись? Сейчас же перестаньте!

Катя вклинивается между нами, совершенно не пугаясь попасть под раздачу двух разгоряченных идиотов. Впрочем, её внутренней силы хватает для того, чтобы мы оба замерли, будто налетев на скалу.

– Отойди, – хрипло требует мажор.

Я ничего не требую – я просто жду. Будто невидимый рефери сейчас стоит между нами и воздух дрожит в предвкушении нового звука гонга.

Потому что этот гребанный щегол меня бесит. А я – его бешу. И повод разобраться у нас сейчас более чем весомый.

– Вы в моем доме! – Катя выплевывает каждое слово с таким бешенством, – не смейте устраивать здесь разборок.

А ведь верное замечание.

Зачем шуметь, наносить ущерб имуществу Кати и возможно – психике моей дочери, которая может увидеть драку и испугаться?

Мысль прекрасная, охлаждающая, из разряда “чож ты раньше не пришла?”

– Пошли выйдем, – хрипло выдыхаю, глядя в упор в глаза сопляка.

– Выйти-то мы выйдем, – мальчишка щерится, – уверен, что своими ногами зайти сможешь?

– Кирилл, не смей! – свистящим шепотом орет Катерина, и от этого парень напротив меня только сатанеет лицом.

– Интересно, почему это именно “Кирилл не смей”? – рычит он, и – хоть и видно, что он старается сдерживать ярость, рык все равно остается рыком, – почему ты урезонить пытаешься меня? Может ты расстроилась, что я пришел? Надо было попозже придти? Завтра? Когда вы Карамелине братика настрогаете?

– Кирилл… – голос Холеры срывается, а мой взгляд цепляется как нервно и суетливо она заламывает пальцы. В панике…

– Что Кирилл? – снова полыхает парень, – не ври, что зря тебя обвиняю. Я тут минут десять стоял. Охуевал от того как сладко моя невеста сосется с бывшим. А теперь внезапно я этому козлу и по морде дать не могу?

Будь я благородным альтруистом – я бы…

Можно было бы сказать, что это к поцелую нашему её фактически принудил я, потерявший голову от неожиданного столкновения. Что она пыталась, очень отчаянно пыталась мне сопротивляться. Оттолкнуть – в процессе, далеко послать – после…

Будь я альтруистом, я бы…

Хорошо что я им не был никогда.

– Ну, видишь, котенок, даже со стороны было видно, что у нас все взаимно, – я нахально улыбаюсь, опуская ладони Холере на талию, – так что давай, верни ему колечко, а я его пошлю. Так далеко, как ему стоит пойти.

Господи, почему у неё локти такие острые? Аж до звезд из глаз – от одного только душевного удара локтем в печень. Мои ладони, такие жадные и алчные, слабеют под натиском боли, и контакт с мягкими изгибами тела моей неизлечимой болезни я теряю так же быстро, как и обрел его.

Чтоб тебя!

– Знаешь что, Кир, – устало выдыхает Катя, – я передумала. Делай что хочешь. Только не у меня. И не убей его ненароком, а то сын у него второй раз сиротой сделается.

Кажется, даже Дед Мороз, вынувший заветную мечту из мешка, не получил бы сейчас такой порции ликования, проступившей на лице Холериного щегла.

Я насмешливо покачиваю головой, соскальзывая глазами на лицо девушки, что отходя повернулась ко мне лицом, а дивным своим тылом – к зеркалу шкафа. Шикарный вид. Жаль что так мало времени, не успеть налюбоваться.

– Передавай Карамельке привет, – улыбаюсь одними губами.

– Пошел ты на хрен, – сплевывает она яростно, скрещивая руки на груди.

– Схожу, – киваю, – только учти, что я еще вернусь, котенок.

Где-то сбоку поскрипывают зубы Катерининого жениха. Терпи, малыш, терпи. Я же как-то тебя терплю. Хотя мне ведь тоже тебя о-о-ой как пришибить хочется. И ничего ведь!