толкнул Ройха на меня. Но зачем? Неужели…

– Я тебя ненавижу, – Антон отчаянно стискивает кулаки, – папа должен был любить маму. Тогда у нас было бы все правильно. Мама много плакала из-за тебя. Но… Это нечестно, что папе из-за меня плохо. И…. Пусть будешь ты, я вытерплю! Только в интернат меня не отправляй, сразу…

Все, точка, последнее слово сказано. Мальчик плотно сжимает губы, скрещивая руки на груди. Если б мог, отгородился бы от меня стеной – мол все уже сказано.

– Биньк! – веско срабатывает таймер духовки, и Кара, дельная, тут же начинает сползать со своего стульчика, чтобы проконтроливать, как испеклись её вожделенные кексики.

А я стою, оторопело, моргаю через раз.

Слова, подходящие этой дивной ситуации все никак не находятся.

Глава 21. Юлий

– Юл, позволь заметить, ты долбоклюй.

Меньше всего в жизни я хотел бы слушать эти словеса из уст лучшего друга в десять часов утра, затягивая на поясе конфискованный при задержании ремень.

– Ты лично приехал, только для того, чтоб мне это сказать?

– Я приехал лично, по твоей просьбе, дружище, – Вознесенский скалит зубы, и вытягивает ноги во всю их немалую длину, – это ж ты просил, чтобы я доехал до твоего пацана, потому что он ни хрена не открыл бы постороннему человеку.

– Ну и где он, – я саркастично обвожу взглядом суетливый узкий коридор полицейского участка, – за каким хером, ты приперся сюда, хотя тебя никто не просил впрягаться?

Звонок мне разрешили сделать только в два часа ночи, и в это время я и решил разбудить именно Макса, но вызывал я его в Питер совсем не для того, чтобы он выступил в качестве моего адвоката и спас меня от пятнадцати суток.

Матери не звонил, подозревал – её инфаркт хватит от этой дивной истории.

Если честно я не был даже уверен, что это возможно – драка-то и вправду была. Нарушение правопорядка, и все такое…

– Неблагодарный долбоклюй, – Макс тяжело вздыхает, но это скорее обновление информации, нежели новое откровение. Конечно, по его поведению уже понятно, что с Антоном все в порядке, но мне бы очень хотелось понимать, насколько именно?

Целая ночь в одиночестве в чужом городе и квартире… Страшно представить, в каком состоянии сейчас может находиться мой двенадцатилетний сын, и так-то переживающий не самый простой этап своей чересчур горькой жизни.

– Тоха в порядке, – мирно сообщает мне Макс, – зазноба твоя его на ночь пригрела. Когда я приперся – он дрых на диване и не проснулся, кажется из принципа. А кстати, почему ты мне не сказал, что рванул за Катериной сюда?

– Не за ней, – отрезаю я раздраженно.

Ноченька в компании Катерининого мажорика, трех проституток, двух божей и четырех буйных алкашей сильно повлияла на мою вспыльчивость. Даже при том, что после того, как лязгнула дверь обезьянника женишок не произнес ни слова. Просто сидел напротив меня и высокомерно кривил хлебало.

Только потому, что не хотелось огребать вместо “нарушения общественного порядка” какие-нибудь “тяжкие телесные” я сидел напротив него с аналогичной мордой кирпичом.

– Прям не за ней? – Макс хитро щурится, – точно-точно? А за чем же?

– Давай не здесь, – я оглядываюсь по сторонам и брезгливо передергиваю плечами. Отчаянно хочется оказаться подальше от этого места, которое еще является местом содержания Кирилла Лисицына. Обсуждать здесь личные темы я не хочу, даже зная, что меня с мажориком сейчас разделяет три стены.

Знаю я стены в бюджетных учреждениях. Застройщики скоро вообще перестанут стесняться и начнут делать их сразу из настоящей бумаги, чтобы не обманывать потребителей.

– Ты с машиной приехал? – удивляюсь, когда выйдя из дверей отделения Макс деловито помигивает мне сигналкой стоящей на парковке темной Камри. Только потом, прищуриваюсь, вижу что номера не те. Каршеринговая. Просто Макс очень любит эту марку и эту модель.

– На своей тачке я бы до Питера так быстро не долетел, – Вознесенский покачивает головой, – но без тачки я хуже чем без ног.

– Забавно, с учетом твоей истории, – роняю отстраненно.

– Не переводи стрелки, Юл, – Вознесенский смотрит на меня пронзительно и даже разделяющий нас капот машины не мешает ему выглядеть решительно, – я бросил беременную жену и дочь, в ночь сорвался, чтобы вытащить твою задницу из неприятностей и прикрыть тылы. Теперь я просто обязан узнать, как ты умудрился вляпаться так по идиотски. Не в тачку депутата въехал, а драку на новом месте жительства устроил! Ну что? Будешь врать, что твоя красивая соседка, которая по случайному совпадению обстоятельств, твоя бывшая любовница, вообще не при делах?

Нет, не буду наверное…

Правда, чтобы завернуть мою дивную реальность во внятные объяснения мне приходится подумать. Глаза соскальзывают, с лица Макса, чтобы не было так стыдно, фокусируются на…

Твою мать!

Сам не знаю, почему, но я инстинктивно пригибаюсь, чтобы не попасться на глаза вперевалочку шагающему с дальнего края парковки мужику.

Слава богу, Макс понимает, что это “жжж” – не спроста и не спрашивает меня, чем это я обкурился, что решил с утра пораньше у отделения полиции в прятки поиграть. Просто чуть разворачивается, склоняясь поближе к бокому зеркалу машины, поправляя её.

– Бритый? – спрашивает вполголоса.

Я киваю. Провожаю взглядом мужика – он кстати вообще не смотрит по сторонам, просто прямой наводкой шурует к дверям отделения и нетерпеливым пинком их перед собой открывает.

Интересно…

Что здесь забыл бывший работодатель моей Холеры? Как его вообще в Питер занесло? Или у него не один стрип-клуб, а сеть на всю страну сразу?

– Ты уверен?

– А ты давно считаешь меня старым маразматиком?

– Ну-у-у, как тебе сказать…

У Вознесенского, наблюдающего за мной, такая снисходительно-насмешливая рожа, что ясно – давно. Чуть ли не с самого первого эпизода когда два не самых трезвых придурка зацепились в клубе за одну симпатичную задницу, подрались из-за неё, а потом полюбовались, как задница чешет в сторону лакированного джипа с каким-то мужиком, больше похожим на колобка.

Вот видимо под текилу, что мы с ним тогда распивали, эта сво… мой будущий лучший друг и выписал мне сей диагноз. Или уже позже, когда я пол им на татами в спортклубе протирал?

Вознесенский конечно не конкретезирует.

И дал бы я ему по морде, да вот беда – моногамия, вскрывшаяся в моем организме три года назад, этому увы препятствует. Если хотеть – то только Холеру, если давать по морде – то только её женишку.

– Твою мать! – когда упомянутый мордатый бритый хрен выходит из здания в компании уже знакомого мне слащавого