Внезапно Смок пожалел, что у него нет бутыли с горючкой размером с вечернее небо. Пальцы его были в петлях шнурков, но ноги требовали отдыха.

И вот он уставился в темноту комнаты, прислушиваясь к доносящемуся снизу шуму. Голоса девушек уступили место голосам уборщиков, которые собирали со столов посуду, запирали двери, обмениваясь шутками по поводу того, как прошел очередной вечерок.

Наклонившись вперед, Горючка Смок снял протезы и поставил их возле лежащего на полу матраса. Потом и сам переместился на пол. В культях почти слышно пульсировала кровь, а мозоли на бедрах были горячи как огонь. Но постепенно они остыли, и боль почти улеглась. Одна из мозолей лопнула, Смок потрогал ее и скривился от боли.

Он никак не мог привыкнуть к своим искусственным ногам, словно человек, которому только что отняли руку и который по-прежнему некоторое время пребывает в уверенности, что рука у него есть. Только у Смока это ощущение было сильнее вдвойне. Старые ноги, новые ноги. Лежа на спине, Смок ощущал запах горючки, и этот запах ему нравился. Так он и заснул – запах горючки навевал странные сны: будто он сам истекает горючкой, плавает в ней, что он весь – одна сплошная оловянная емкость, в которой достаточно горючки, чтобы спалить все города, стоящие на Большой дороге.

В одном из эпизодов сна он встретился с Джеймсом Мокси, пригласил его в таверну и угостил стаканчиком. Мокси, поблагодарив, выпил, а Горючка Смок рассмеялся и попросил его открыть рот. Тот просьбу исполнил, и тогда Смок сунул ему в рот горящую спичку, отчего из горла у Мокси полыхнуло жарким пламенем. Смок успел отпрянуть, но языки пламени были такими длинными и сильными, что достали и до него. Назад! – крикнул было Смок, но Мокси вновь дыхнул огнем; пламя охватило рубашку Смока, штаны и даже протезы, а потом вся таверна вспыхнула и затрещала, и сквозь огонь Смок увидел Мокси, который окинул его внимательным, цепким взглядом. Сам Мокси каким-то чудесным образом избежал языков пламени, зато Смок вспыхнул и принялся вопить – огонь охватил волосы на руках и голове, плоть завоняла жжеными мышами, кости почернели, а пламя резво взобралось по шее, перетекло через головешки зубов и обгоревший язык и ринулось в разверстую глотку, забитую пеплом.

Глаза сгорели последними. И, пока они не лопнули и не превратились в угольки, сквозь языки пламени Горючка Смок видел Мокси. Тот не смеялся, не произнес ни единого слова. Вобще ничего не делал.

И не горел.

– Это твое дыхание, – сказала Хэтти.

Она произнесла это всего один раз, но с такой убежденностью, что Кэрол запомнила ее слова навсегда. Хэтти, если того хотела, могла сказать, словно припечатать. Ее лицо становилось бесстрастным – ни улыбки, ни, напротив, печали. В ее словах звучала сама истина – как Хэтти ее видела. И Кэрол все понимала.

Многие годы эта теория помогала Кэрол. Когда ей было восемь лет, хриплое дыхание, которое она слышала в коме, пугало ее до чрезвычайности. Неужели там, в Воющем городе, жил еще кто-то?

Это твое дыхание.

И не нужно было никаких объяснений – что, дескать, все процессы в ее теле замедлялись, а сердце билось в шестнадцать раз медленнее, чем обычно. Хэтти, должно быть, не видела никакого смысла в подобных объяснениях.

Это твое дыхание.

И этого было достаточно.

Только Джон Боуи однажды, сидя напротив Кэрол в лучшем из баров Хэрроуза, где подавали морепродукты, решил копнуть поглубже:

– Не хочу показаться излишне серьезным, Кэрол, но, может быть, твоя кома – это некий иной мир? Не приходило ли тебе это в голову? Что-то вроде чистилища, но, конечно, не в религиозном смысле этого слова? Может быть, кома – это состояние между жизнью и смертью? А значит, дыхание, которое ты слышишь – не от мира сего?

Веселенькая тема для обеденной болтовни, но, так или иначе, произнесенные Джоном слова леденили ее нервы, когда Кэрол случалось вновь лететь сквозь темноту Воющего города. А иногда она жалела, что Джон их вообще произнес.

Как, например, сейчас. Падая, она видела порог, видела рябь, волной прокатившуюся навстречу ей по саду. Неужели Джон Боуи был прав? И, может быть, дыхание, которое она слышала, было дыханием самого Джона?

Кэрол с усилием отбросила эти мысли. Сейчас от нее требуется нечто большее, чем просто помнить и взвешивать на весах памяти слова самых замечательных людей, которых она так любила.

Она должна действовать.

Повернуться на бок.

Но как? Кэрол не знала. Теоретически все казалось достаточно простым. Если на нее с силой давит ветер, то легкий наклон тела вправо или влево – и ее перевернет. Ветер подхватит ее и перевернет!

Кэрол чувствовала электрические импульсы волнения, пробегающие по нервам. Она представила, как, подхваченная ветром, катится, не останавливаясь, словно волчок, любимая игрушка Джона Боуи.

Ритмично звучащее хриплое дыхание становилось все громче.

Это твое дыхание.

На сей раз эти слова произнесла сама Кэрол. Конечно, это ее дыхание. Чье же еще? Все в полном соответствии со здравым смыслом. Кэрол напряглась, попытавшись повернуться, почувствовать спиной тугой толчок ветра – в первый раз за всю ее жизнь.

И, может быть, упасть, но не вниз, а – вверх?

Она действовала, она работала. И это было уже кое-что.

Когда-то, достаточно давно, Хэтти соорудила устройство на колесах, которое следовало за Кэрол, куда бы та ни пошла. Устройство было предназначено для того, чтобы, как только у Кэрол начнется приступ, подхватить ее и удержать в вертикальном положении. И один раз, когда она впала в кому, все время приступа она провела, по сути, стоя. Но внутри Кэрол не испытала ничего нового – как всегда, падение.

И все-таки…

Как же преодолеть это состояние? Как из него выбраться?

Повернуться на бок.

Кэрол предприняла новую попытку. О, с каким усилием! Вроде бы вполне естественное движение: слегка наклониться влево или вправо, всего-то на дюйм. И все-таки она не смогла…

Звук дыхания стал более тяжелым, с присвистом. Кэрол понимала – в состоянии комы все процессы в ее теле замедляются. Дыхание становится напряженным, словно горло наполовину забито сухим песком, а звук усиливается. Вдох. Выдох. Это ее собственное дыхание.

Кэрол сосредоточилась на своей задаче. Повернуться на бок.

Однажды, когда Кэрол была еще ребенком, Хэтти помогла ей взобраться по деревянной лестнице на железную детскую горку. Поднявшись наверх, Кэрол посмотрела вниз, и ей показалось – до земли не меньше сотни футов. Было страшно и одновременно весело. Кэрол отпустила руку Хэтти и плавно съехала на землю. Когда ее настигал приступ, Кэрол всегда вспоминала этот спуск. Правда, здесь до земли было невесть сколько, а деревянной лестницы, связывающей ее с реальностью, не было. Как не было и железа – такого надежного, такого убедительного. Не было ни края горки, ни земли под ней; не было ничего! И тем не менее ощущение, что она движется в направлении земли, ее не оставляло. Ей казалось – сейчас она пробьет земную кору и полетит еще дальше, еще глубже, в плотную темноту земных недр, где не ощущаешь ни направления движения, ни скорости, пока не столкнешься в конце пути с каменной стеной.