ложе!

С какой улыбкою пригожей

И грацией слова роняла тихо ты!

Ах, нам красавица намного

Дороже в те часы, когда томят тревога

И страх нас за нее. О, если есть сердца,

Что красота твоя не взволновала, Фанни,

Как тихое очарованье

Пленит их твоего печального лица!

Став притягательней и краше,

20 Ты все же смертная и, знаю, общей нашей

Не избежишь судьбы. Но нежно небеса

Лелеют жизнь твою. Ты гордость их, отрада,

Ты ликованьем сфер измлада

Окружена. Твоя — божественна краса.

С лугов своих сбирая травы,

Мечтанья позабыв и праздные забавы,

Ты к бедным шла, и был страдалец укреплен.

Сама поила ты целительным настоем

Уста, иссушенные зноем,

30 И к язвам приложить спешила чистый лен.

Как не завидовать несчастным,

Которых смерть томит присутствием всечасным:

Ведь эти бедняки обласканы тобой!

О, как сияло все под их убогим кровом,

Когда улыбкой, добрым словом

Ты ободряла тех, кто обделен судьбой.

Ты озаряла их хибарки,

Как ангел радостный,[436] как отблеск неба яркий,

И жизни свет затмить была не в силах мгла.

40 Так жертва бедная по воле Артемиды

Из рук Калхаса, из Авлиды

Унесена, спастись от гибели смогла.[437]

Ах, если чуждые печали

Тебя, любимая, так сильно взволновали

И на суровый рок заставили пенять,

Тобой, одной тобой рожденные страданья

Ужель оставишь без вниманья,

Сердечным жалобам не пожелаешь внять?

Свидетельницей стала Троя:

50 Владыку Мизии однажды после боя

Великодушный враг, жалея, исцелил;

Едва Ахилл рукой коснулся безоружной

Смертельной раны, как недужный

От мук избавился, возврат почуя сил.[438]

Когда бы каждую минуту

Я был с тобой, души ты б утишала смуту.

О Фанни, для меня — ты чистый неба свет.

Жить для меня — любить, пускай и без ответа,

Когда же улыбнешься мне ты,

60 Иного, большего блаженства в мире нет.

ОДА IX

Марианне-Шарлотте Корде

О стыд! оплакана жестокая утрата,

Трусливые льстецы и выродки — Марата

К бессмертным сопричли средь воплей и похвал,

И выползший на свет рептилией из жижи,

Самодовольный жрец, безумный и бесстыжий,

Уже свой грязный гимн[439] кумиру изблевал,

А Истина молчит! Язык ее немеет,

От страха рабского заледенев, не смеет

Вселюдно прославлять геройских дел венец!

10 Иль жизнь так дорога?[440] Какая в ней услада,

Когда любая мысль от пристального взгляда

Таится с трепетом на самом дне сердец?

Нет! чествовать тебя не стану я в молчанье,

О дева, ты несла злодейству воздаянье,

Хотела Францию, погибнув, возродить.

Предстала ты с мечом в сияющем величье,

За то, что волею богов в людском обличье

Жило чудовище, пришла их устыдить.

Не убоялась ты раздвоенного жала

20 Змеи, что черный яд повсюду разливала,

И нанесла удар недрогнувшей рукой.

Тобой повержен тигр, что в ненасытной злобе

Тела людей терзал и хоронил в утробе,

Из раны зверя кровь их хлынула рекой.

Мутнея, видел взор его, как в ликованье

Взирала гордо ты на жертву меткой длани.

“Спеши, тиран, — он смог в твоих глазах прочесть, —

Дорогу протори всей плотоядной своре.

Купался ты в чужой крови, как в теплом море,

30 Так плавай же в своей и знай: возмездье есть”.

О дева! Греция, твое восславив дело,

В паросском мраморе тебя б запечатлела,

Вблизи Гармодия[441] твой заблистал бы лик!

И над гробницею твоей воспели б хоры

Богиню мщения, что суд вершит нескорый,

Но неминуемо разит в нежданный миг.

А Франция топор возносит над тобою.

Вокруг убитого чудовища гурьбою

Его друзья спешат почтить нечистый прах.

40 С какой презрительной улыбкой, как спокойно

Смотрела ты на тех, кто в ярости разбойной

Угрозой смерти мнил тебя повергнуть в страх.

Нет, подлым трепетом не ты была объята,

Когда на гнусный суд преступного сената

Тебя всеобщее безумье привело.

Твой вид и речь твоя мучителей смутили,

Ты доказала их позорное бессилье:

Кто отвергает жизнь, тот побеждает зло.

Как долго, притворясь веселой и беспечной,

50 Отважный замысел ты в глубине сердечной

Скрывала ото всех, одной мечтой горя.

Так небо ясное в сияющей лазури

От мира целого таит дыханье бури,

Что горы сокрушит и потрясет моря.

Туда, где ждал палач, развенчанной столицей

Ты словно ехала на брачной колеснице,

Блистая юностью и нежной красотой.

Взошла на эшафот безропотно и твердо,

А бешеный народ, своей свободой гордый,

60 Самодержавный раб, глумился над тобой.

Свободен только дух. Твоя святая слава

И наш позор векам принадлежат по праву.

Одна ты поступить сумела по-мужски.

Мы ж, евнухов толпа, трусливее, чем жены,

Мы, стадо жалкое, лишь испускаем стоны,

Но выпала бы сталь из немощной руки.

Один ползучий гад издох в болотной тине.

Из мужественных рук прими же, героиня,

От Доблести самой торжественный венок.

70 Доколе гром щадит преступников на троне,

О Доблесть, на земле, где правит беззаконье,

Твое священное оружие — клинок.

ОДА X

Версаль, твои сады, колонны,

Оживший мрамор, вязов кроны,

Блаженный сей приют богов и королей —

Для сердца — малая отрада,

Как павшая роса — мгновенная прохлада

Для увядающих полей.

С Парижем память расстается,

Как только