class="v">С рожденья осиян ты гения звездой,

И слава вознесла свой факел над тобой;

Ты муз любимцем стал и Пинда вскормлен медом.

Суровым окружен и варварским народом,

Средь византийских стен увидел Феба свет

Друг для души моей и истинный поэт.

Пусть Пера[406] славится и берег тот блаженный,

Где в те же дни, когда Софи,[407] цветок бесценный,

Любовью в сладостный была взята полон,

10 Тебе бессмертие пророчил Аполлон.

И он хранил корабль,[408] что по стезе тревожной

Нес Девяти Сестер надежду осторожно;

И он в твоей груди к прекрасному зажег

И к подвигам любовь, величия залог.

Сей пыл возвышенный — всегда удел немногих.

Средь выжженных песков, растений их убогих,

Восстав невидимо земли из темных недр,

Касается небес ветвями гордый кедр.

Вот так раскинется твой лавр широкой кроной

20 И затенит Парнас листвой вечнозеленой,

Коль будет, не кичлив, покорен Девяти,

Под их опекою, не торопясь расти.

Ах, нет, ты изменить вовек не сможешь музам,

Лишь с ними дорожишь волшебным ты союзом,

Не бросишь милых дев и в лоне суеты

Не станешь при дворе искать удачи ты.

И не захочешь стать напыщенным прелатом,

Что славится везде богатством и развратом,

Или законником, страниц под перебор

30 Заснувшим, чтоб изречь, проснувшись, приговор.

Нет, сердце юное влекут пути иные,

Победы ратные и трубы боевые,

И веселит его доспехов бранных звон,

Сень Марсовых шатров и плещущих знамен.

Там в окруженье муз подобием Эсхила,

Быть может, станешь ты, иль с лирою Ахилла.[409]

Кто духом вознесен, тот безоглядно смел

В бою любом, избрав бессмертия удел.

И грекам, чтоб разбить персидские армады,

40 Понадобились меч и строки “Илиады”.

А Фридрих[410] в наши дни не так ли полюбил

В напевные стихи облечь военный пыл?

Не он ли, знаменем пробитым осененный,

Десницей бранною, что двигала колонны,

На струнах золотых бряцал, чуть стихнет бой,

И мирные к нему утехи шли гурьбой?

Он им давал приют в шатре и в пышном зале.

Когда бы образцом тебе герои стали!

Ниспровергателей лихих оставим рать

50 Невежество хвалить, искусство презирать,

И в гордой тупости и праздности унылой

Освистывать труды, лишь гению под силу.

Всегда невнятен был глупцам богов язык,

Доступный лишь тому, душою кто велик.

Безумцы! если б вам хоть раз пришла охота

Поэта отличить, увы, от рифмоплета!

Неблагодарные! пусть вам не по нутру,

Певцы несут нам свет и учат нас добру.

Хотя мы вспоминать, быть может, и не склонны

60 Пророчества в стихах, священный дуб Додоны,[411]

Орфея с лирою, преодолевшей тлен,

И Амфиона глас, зиждитель крепких стен,

Но кто, как не поэт, возносит добродетель

И о награде ей становится радетель,

Дарует небеса, на мрачных берегах

Злодейство поселив, внушающее страх?

Под звуки лир Олимп открылся для Алкида,[412]

В Эребе бледная исчезла Данаида,[413]

Впервые нам в стихах изложен был закон,

70 Поэзией наш дух возвышен, просвещен.

Доколе не было письму дано начало,

И в надписи немой душа не зазвучала,

Лишь гармоничный стих в уме мог сохранить

И смысл звучащих слов, и происшествий нить.

Певучий, мерный звук едва коснулся слуха,

Уж в памяти людской живут творенья духа.

Высоким языком поэзия была,

Храня обычаи, законы и дела.

И ныне вопросить довольно Мнемозину,

80 Чтоб древности седой вообразить картину.

Да, человечеству с младенческих годов

Дарован дивный дар сложения стихов.

Искусством первым став, великим, всемогущим,

Последнею умрет поэзия в грядущем.

Люби ж ее, лети, о друг, за мною вслед

Туда, где слава ждет, туда, где тленья нет.

Творца ли эпопей влечет тебя карьера

И хочешь первенство оспорить у Вольтера,

Или пленил тебя элегий томных круг

90 И струн Проперция ты воскрешаешь звук,

Восхищен силою лирического жара,

На высоте ль паришь вослед орлу Пиндара,

Или Лукреция задумав превзойти,

Бюффоном предпочтя открытые пути,

Где тайны, чудеса являет нам природа,

Изобразить решил строенье небосвода,

Готов тебя, мой друг, я поддержать во всем

И облегчить тебе на наш Парнас подъем.

О, сколь достойными увидишь сожаленья

100 Ты с высоты весь мир и все его стремленья,

Толпу слепых людей твой обнаружит взгляд,

По тропам жизненным бредущих наугад:

Во власти жадности и средств не разбирая,

Друг друга с яростью тесня и попирая,

Чтоб, совесть позабыв, взобраться вверх ползком

И с тяжким грохотом низвергнуться потом.

Пока же завистью терзаемый жестоко,

Безумный этот люд подобием потока

Лихого мечется впотьмах из рода в род,

110 От истины вдали кружить не устает,

Мы дружеству верны и возлюбили славу,

И в храме Памяти останемся по праву.

Лебрен

ПОСЛАНИЕ II

Быть может, друг, мою и не приветят музу:

Чужда сатира мне, любезная французу.

Высокомерному читателю, собой

Довольному вдвойне, когда смешон другой,

Приятно, книгу взяв, меж рифмами иными

Насмешливых стихов найти чужое имя.

Коль не задет никто, он задремать готов.

Но я Горация и всех его сынов

Прошу меня простить, коль им прощать возможно:

10 Как ни гордись они, мне кажется не сложно

Бессильного глупца настичь исподтишка

И вздеть на острие коварного стишка.

Несчастный без того достоин сожаленья:

При жизни он забыт, и все его творенья

Ему в могильный мрак указывают путь.

А кто-то одержим желанием шепнуть,

Как брадобрей земле, о тайне сокровенной,[414]

Чтоб выросший тростник прошелестел вселенной

О том, каких ушей