– Как всегда.

Раздалось еще несколько щелчков. Блейк не обратил на них никакого внимания, а меня охватило беспокойство.

– Вот и замечательно, – сказал он и, снова ко мне наклонившись, добавил: – мне нужно делать дело, но ты никуда не уходи, позже наверстаем упущенное, договорились? Можно вместе поужинать.

С этими словами Блейк ушел. Я посмотрел на бокал у себя в руке и, следуя какому-то необъяснимому импульсу, залпом его выпил, почувствовав, как обожгло пищевод. Я никогда не любил шампанское, но сделал знак официанту, чтобы взять еще один бокал.

Элисон, наверное, была права. Может, мне и правда стоило выбросить все из головы и хоть немного передохнуть? Я всю неделю ломал комедию в суде, мог и с Блейком притвориться, что все нормально.

Мне не удавалось заставить себя завести с кем-нибудь разговор, и я прикончил второй бокал, а за ним и третий. Когда объявили, что сенатор собирается обратиться к гостям, у меня уже шумело в голове. Я тяжело опустился на стул в тот самый момент, когда Блейк приступил к укороченной версии своей традиционной речи про светлое будущее Америки, которую я слышал уже много раз, пусть и с новыми деталями. Подобные речи на его избирателей действовали безотказно: подразумевалось, что потратить на обед в яхт-клубе пару тысяч означало способствовать процветанию.

Потом Блейк коснулся нынешней предвыборной кампании и рассказал, как важно бороться за каждого избирателя. На прошлых выборах в Сенат голоса жителей Вирджинии оказались на стороне демократов, но лишь с самым незначительным перевесом. По результатам опросов Блейк отставал от конкурента, о чем, конечно, упоминать не стал.

Под конец сенатор выразил признательность хозяевам клуба и некоторым его членам, которые помогли организовать вечеринку. Я почти не слушал, пока вдруг не прозвучало мое имя.

– …который долгие годы был членом моей команды и без преувеличения лучшим политтехнологом в Вашингтоне. Трудно сказать, сколько раз мне его стараниями удавалось выглядеть гораздо умнее, чем на самом деле, – с вежливым смешком сказал Блейк. – А теперь он служит родине в качестве федерального судьи здесь, в Восточном округе Вирджинии. Некоторые из вас наверняка видели на этой неделе его имя в «Уолл стрит джорнал» и «Нью-Йорк таймс» в связи с крупным делом «АпотеГен», так что сейчас он у нас знаменитость. Судья Сэмпсон, вы не могли бы поприветствовать собравшихся?

Не понимая до конца своей роли в его шоу – собачка я или пони? – и чувствуя неловкость, я поднял руку.

– Спасибо. Теперь мы видели его в лицо, и те, кто потерял на этой неделе деньги на акциях «АпотеГен», знают, на кого надавать, чтобы их вернуть.

Эти слова он произнес с широкой улыбкой на лице, и публика, как будто по суфлерской подсказке, дружно разразилась хохотом. Я тоже засмеялся, эдакий славный парень. Но в душе у меня вскипело негодование.

Блейк не имел права подобным образом привлекать ко мне внимание. И уж тем более намекать, что я могу лоббировать чьи-то интересы или менять свое решение, побеседовав с кем-нибудь за коктейлем. Это казалось чудовищным намеком на мою нечистоплотность.

Конечно, такая чувствительность с моей стороны, наверное, объяснялась тем, что моя репутация и без того уже была под угрозой, но я ушел, как только представилась такая возможность.

Пусть ужинает с кем-нибудь другим.

Сжимая в руке клочок бумаги, старший брат повернул ручку двери, за которой была комната, где держали девочку.

Звякнула пружина, замок открылся, и он вошел внутрь. Увидел ее он не сразу, только когда ее голова высунулась из-за кровати.

– Что ты там делаешь? – спросил он.

Девочка встала.

– Ничего, – быстро сказала она.

Он подошел к ней и посмотрел сверху вниз. Дети ужасные лжецы. Она явно что-то задумала, но он не мог понять что.

– Покажи руки, – сказал он.

Она протянула ладони, показывая, что в них ничего нет. Глаза старшего брата превратились в две узкие щелочки. Он по-прежнему ей не верил.

Ему опять захотелось приковать ее к кровати или как-то по-другому ограничить ее в передвижениях – в этом случае им не пришлось бы волноваться по поводу того, что она делает и чего не делает.

Но мешала та женщина, кем бы она ни была, и ее приказы.

Неважно. У него есть задача, которую нужно выполнить. Схватив девочку за руку, он повел ее в ванную. От яркого света она зажмурилась. Старший брат протянул ей листок бумаги и сказал:

– Держи.

– Зачем?

– Держи, и все.

– А что это? – спросила она.

– Не задавай вопросов.

Старший брат вытащил из кармана телефон и ткнул в него несколько раз, включая камеру. Потом поднял на девочку глаза.

– Нет, не так, – сказал он, переворачивая бумажку, чтобы слова были обращены в его сторону, – вот так.

Девочка сделала, как он сказал, и опустила голову, чтобы посмотреть, что написано на листке.

– Нет, ты не туда смотри, а на меня.

Девочка не отреагировала на его слова.

– Хочешь, чтобы я тебя отшлепал? Если не будешь смотреть на меня, отшлепаю.

Бить детей заказчик запретил – женщина особенно на этом настаивала.

Но сейчас ее рядом не было, и старший брат мог действовать по своему усмотрению.

– Быстро! – рявкнул он.

Наконец девочка повернула к нему голову.

– Хорошо, – сказал он, – теперь смотри в камеру.

Убедившись, что камера передает унылое выражение на лице девочки, он начал делать один кадр за другим.

Вернувшись домой и все еще злясь на Франклина, я решил провести вечер если и не игнорируя Элисон, то, по крайней мере, избегая осмысленного контакта. Но вдруг, протиснувшись мимо нее в холле, почувствовал запах.

Запах сигарет.

Слабый намек, но разум и нос одинаково говорили мне, что ошибки быть не могло.

– Эй! – сказал я жене, которая уже собиралась вернуться на кухню, где на плите варились макароны для Сэма, а в духовке стояла курица для нас.

– Что? – спросила она, не поворачиваясь ко мне лицом, но задержавшись в дверном проеме.

Я подошел к ней вплотную, буквально навис над ней и втянул ноздрями как можно больше воздуха.

– В чем дело? – сказала она, отступая на два шага назад.

– Ты что, курила? – спросил я.

– Нет, – ответила она, впрочем не очень убедительно.

– Тогда почему я, проходя мимо тебя, учуял запах табачного дыма?

Она понюхала свою одежду, сначала одно плечо, потом другое, и сказала: