Я вспомнил все наши шутки по поводу Пола Дрессера: как он, проплывая мимо нашего пирса на своей яхте, похитил бы Элисон и увез подальше от этой унылой жизни, как Пол накупил бы ей драгоценностей и машин, как Пол катал бы ее по удивительным странам.

Она ведь шутила, правда?

Ни на одной из фотографий не было ни жены, ни детей, поэтому я перешел в раздел «Личная жизнь», чтобы посмотреть, есть ли у него девушка.

Девушки не было. В соответствующей графе стояло «Одинок».

В профиле также значилось, что он живет в Александрии, штат Вирджиния. Меня немного обеспокоило, что объехавший весь земной шар Пол обосновался в городе, до которого от нас на машине рукой подать.

Но была на странице его личной информации еще одна строка, которая, как грозное предупреждение, заставила меня содрогнуться. Графа «Работа».

В качестве работодателя Пол Дрессер указал «АпотеГен Фармасьютиклз».

Хотя в голове у меня стучало, руки дрожали, а сердце билось с неистовой силой, как будто вот-вот разорвется, я без труда смог проследить ход событий – в это сложно было поверить, но, как любой ночной кошмар, это было похоже на правду.

Перед глазами так и стояла картина: Пол сидит на собрании, где обсуждается судебный иск – а о чем еще могут говорить в «АпотеГене», – и вдруг обнаруживает, что судья, ведущий самое важное в истории компании разбирательство, не кто иной, как муж его бывшей девушки.

Скорее всего, он рассказал об этом, и другие топ-менеджеры уговорили его связаться с Элисон. Кто знает, может, Полу – шикарному, сексуальному, с ямочкой на подбородке – удастся заново разжечь огонек страсти в интересах компании? Или хотя бы сблизиться с этой женщиной, чтобы хоть что-то через нее узнать.

Возможно, с этого все и началось. Уловка, чтобы подобраться ко мне и к интересующему их делу. Они увиделись с Элисон, и между ними пробежала искра. Понятное дело, когда-то они очень нравились друг другу. Первая любовь никогда до конца не угасает. Я это точно знаю: моей первой любовью была Элисон.

Я без труда мог представить, что Пол снова подпал под очарование Элисон. В определенном смысле в свои сорок четыре она была даже красивее, чем в восемнадцать, хотя бы потому, что возраст не так сильно сказался на ней, как на ее сверстницах, которым меньше повезло с генами.

Но неужели и Элисон была очарована Полом? Утверждать с уверенностью, что она окончательно его забыла, было нельзя. Он всегда оставался для нее чем-то вроде потенциальной возможности, парнем, которого она потеряла по воле обстоятельств и злого рока. И вот теперь эти влюбленные, родившиеся под несчастливой звездой, вновь оказались в поле притяжения друг друга.

Может быть, это похищение – помимо огромной выгоды для Пола в профессиональном смысле – было лишь этапом более грандиозного плана? Может быть, Элисон и Пол собирались сбежать вместе с детьми и начать новую жизнь? После того, как я вынесу вердикт и они найдут приемлемый способ от меня избавиться?

Одна мысль об этом казалась нелепой. Но одновременно, как ни странно, довольно жизненной. Не так давно мне на глаза попалась статья о какой-то церкви в Нью-Джерси, запретившей своим прихожанам заводить аккаунты в «Фейсбуке», потому что пастор устал выслушивать жалобы семейных пар, над которыми то и дело нависала угроза супружеской измены после возобновления в социальных сетях давно забытых отношений.

Я попытался успокоиться и напомнил себе, что мои догадки ничем не подкреплены. Все, чем я располагал, сводилось к сообщению в «Фейсбуке»; телефонному звонку, который за ним, вероятно, последовал (в списке исходящих вызовов телефона Элисон я его не нашел, но она могла воспользоваться нашим стационарным телефоном или специально купленным для этого сотовым); и тому обстоятельству, что Пол работал в «АпотеГен».

Час поисков в Интернете так и не прояснил ситуацию. Пол Дрессер действительно работал в «АпотеГен Фармасьютиклз». Видимо, в отделе маркетинга и продаж. Но ни на сайтах «АпотеГен» или профессиональной ассоциации, в которой он состоял, ни в «ЛинкедИн»[11] не было сведений ни о его должности, ни о той роли, которую он играл в компании.

Но все это были лишь детали. Самый главный вопрос – гремевший в ушах, как бомбардировка, грозившая перерасти в мировую войну, – заключался в том, действительно ли Элисон к этому причастна.

Еще два дня назад я сказал бы, что при относительной скудости моих сведений я все-таки знаю свою жену. Она лежала в основе моих представлений о мире. Мы прожили вместе двадцать пять лет – практически всю нашу взрослую жизнь. Мне даже трудно было вспомнить время, когда еще не существовало понятия «мы».

После Инцидента, когда пуля сразила меня во всех смыслах этого слова, один из первых выводов, к которому я пришел, заключался в том, что Элисон – это источник всего счастливого в моей жизни. И в первые студенческие годы, и во время учебы на юридическом, и пока я работал мелким клерком, и потом, когда без остатка отдавал себя работе с сенатором Франклином, она никогда не переставала меня любить.

Даже если я этого не заслуживал или не понимал за что. Я просто принял как данность, что ее любовь для меня что-то вроде скорости света: математическая константа, истинная для любого уголка моей вселенной.

И как мне теперь было восстанавливать справедливость в мире, искалеченном таким предательством?

Мне не давали покоя слова, которые я как-то услышал от одного разведенного друга. Он описал потрясение от того, что в то время, как его брак рассыпался на мелкие кусочки обвинений и ненависти, он внезапно понял, что жена ему совершенно чужая. Ему стало так сложно объяснять для себя ее поступки, руководствуясь своим прежним представлением о ней, что пришлось признать – человека, которого он когда-то знал, больше не существует.

Может, то же самое сейчас происходило и со мной?

Горькая ирония заключалась в том, что человек, с которым мне больше всего хотелось это обсудить – Элисон, – был для меня недосягаем. Я ничего не мог ей сказать, пока у меня не будет полной уверенности. А говорить откровенно, одновременно подозревая ее, было очень трудно.

Все, что мне оставалось, это наблюдать. И отчаянно молиться, чтобы все оказалось неправдой.

Утром на следующий день она высказала два предложения, которые сразу же возбудили мои подозрения.

Во-первых, она спросила, можно ли ей сходить в церковь. Одной.

Странным было не то, что она собралась в церковь. А то, что хотела пойти одна. Мы начали ходить в церковь, когда переехали в Глостер, во многом благодаря тому, что это было семейное мероприятие. Мы не собирались навязывать детям религию – какое решение они примут, когда повзрослеют, это их дело, – но мы хотели показать им, что такое вера. И при этом старались действовать как одно целое.