Анита так и впилась взглядом в золотую букву. Казалось, родимое пятно зажило собственной жизнью и пульсирует на белой натянувшейся коже.

– Никогда не видела.

– Может быть, замечали что-то похожее у кого-то на шее? Вспомните, пожалуйста.

– Нет, – решительно ответила она. – К тому же халаты у медсестер застегнуты до самой шеи.

– Спасибо. До свидания.

Прикоснувшись к шляпе, Гуго заковылял к выходу, а обе женщины так и остались стоять одна подле другой. На пороге он раскурил сигарету, посмотрел на влажное небо. Крематории работали безостановочно, и он с ужасом понял, что Молль был прав: к вони быстро привыкаешь.

Гуго был уверен лишь в одном: фрау Браун не солгала насчет подвески.

Он докурил. От еще тлеющего окурка в снегу появилась проталинка. Бросив последний взгляд на подвеску, сунул ее в карман, взамен вытащил записную книжку, раскрыл. «Десятый блок», – гласила строчка, написанная его собственной рукой.

29

Карантинный лагерь, как его называл Фогт, был отделен от остального Биркенау рвом с обледеневшими откосами, темной замерзшей водой и мрачной оградой из колючей проволоки под напряжением. У входа ждал лагерфюрер: высокий, крепкий, с рыжеватыми волосами и обветренным лицом. Из-под кепи смотрели крохотные глазки, темные, что твои изюмины.

– Оберштурмфюрер Тристан Фогт приказал помочь вам. Следуйте за мной, герр. Десятый барак, верно?

Гуго кивнул; его трость увязла в глубоком снегу.

– Вы занимаетесь расследованием убийства доктора, да? – полюбопытствовал лагерфюрер.

– Да.

– Неприятная история, – покачал головой мужчина.

Они шли вдоль деревянных бараков; из дверей на них таращились заключенные.

– Осторожно, не приближайтесь к ним, – предупредил лагерфюрер; изо рта у него вырывались густые облачка пара. – Все завшивлены.

Он грозно обвел взглядом бараки.

– Зачем нужен этот лагерь? – спросил Гуго.

Судя по праздным толпам, люди не предназначались ни для работы, ни для карантина. Эсэсовец хрипло рассмеялся, вполголоса считая бараки.

– Надо сразу дать понять этой мрази, как тут все устроено. Пусть учатся соблюдать лагерные правила и безоговорочно подчиняться вышестоящим. Здесь у нас школа для «больших цифр».

– Больших цифр?

– Ну, тех, у кого большое число. – Лагерфюрер постучал себя по предплечью, где заключенным делали татуировку. – Новоприбывшие. Пережил карантин – годен для работы. Заболел – сиди здесь.

Когда они поравнялись с девятым бараком, оттуда донесся шум, и наружу стремглав выбежал мальчишка. Он поскользнулся и упал, набрав полный рот грязного снега. Из барака появился коренастый мужчина с изуродованными шрамом губами. В руке – резиновый хлыст, со свистом рассекавший воздух.

– Я тебя все равно поймаю! – заорал он. – Куда бежать собрался? На колючку? Хочешь подохнуть от тока? Иди сюда, чертов еврей! Иди и отсоси мне!

– Помогите! – заверещал мальчишка.

Его затравленный взгляд походил на взгляд девушки из клуба, и Гуго вздрогнул.

– Что там у тебя, Гереон? – крикнул лагерфюрер.

Коренастый притормозил, с собачьей угодливостью сдернул с головы шапку и вытянулся по стойке смирно. На нем была военного покроя куртка с поясом, на груди зеленел треугольник. Припомнив объяснения Фогта, Гуго догадался, что это немец-капо, какой-нибудь уголовник. Из барака, словно вороньё, высыпали другие заключенные, все худющие, кожа да кости, – это было заметно по тем частям тела, что виднелись из-под мешковатой одежды.

– Мелкий дармоед прятал в нужнике хлеб, герр лагерфюрер, – объяснил капо. – Целую буханку!

– Где же он ее раздобыл? Может, передал кто-то снаружи?

– Запирается, подлец. Я должен его наказать. – Капо схватил мальчика за шею и сдавил. – Ну, отвечай герру лагерфюреру, где ты взял хлеб! Тебе его из-за колючки передали? Кто?

Мальчик только головой мотал.

– Может, он немецкого не знает? – вмешался Гуго.

Эсэсовец припечатал его к месту взглядом так, что внутри все закипело. Гуго здесь был никем. Не мог приказать лагерфюреру оставить ребенка в покое, не мог даже капо одернуть. Мелкая щепка в бескрайнем океане дерьма.

– Убить, – приказал лагерфюрер.

Подняв с земли мокрый камень, он взвесил его на ладони, подбросил, поймал. Перевел глаза на заключенных, в ужасе смотревших на происходящее.

– Ведь вы так поступаете, жиды? Это написано в ваших священных книгах. Берите каждый по камню и преподайте вору урок.

Эсэсовец бросил свой камень капо и кивнул Гуго. Они пошли к десятому бараку. Гуго неуверенным шагом, на подгибающихся ногах поплелся дальше. Острая фаза болезни заканчивалась, но теперь казалось, что болит все тело. Крики мальчика и стук падающих камней отдавались в ушах. С таким же глухим звуком шлепались камни, которые маленький Гуго швырял в Шпрее. Мальчик замолчал. Прекратился и камнепад. Гуго запретил себе оборачиваться.

– Это обязанность капо, – извиняющимся тоном сказал лагерфюрер. – Нам бунты не нужны. Когда паразиты крепко уяснят, что за каждым проступком следует наказание, становятся как шелковые. Вот для чего нужен карантин.

От подступивших слез у Гуго защипало глаза.

– Раз они взбунтовались, – продолжал лагерфюрер. – Нам крупно повезло, что у них не было ни оружия, ни взрывчатки.

В подсознании что-то зашевелилось. Гуго никак не мог ухватить ускользающую мысль, но знал: сейчас он услыхал нечто важное, ответ, который упорно искал.

– Пришли, – сказал лагерфюрер.

Барак оказался забит деревянными нарами, между которыми едва можно было протиснуться. Вонь висела такая, что Гуго пришлось прикрыть нос рукавом, чтобы не стошнило. Десятки истощенных людей лежали и сидели на соломенных тюфяках, привалившись друг к другу. Они напоминали зверей, глядящих из темных нор.

Эсэсовец громко выкрикнул номер. Никто не отозвался. Он повторил. К ним подошел испуганный человечек и смущенно стянул шапку. Беззубый, лицо в рябинах, сквозь щеточку волос просвечивает пятнистый череп. Этот мужчина ничем не напоминал Йоиля. Он залопотал что-то по-гречески, показывая на человека, лежащего на нарах.

Гуго шагнул вперед. Лежащий не отрываясь смотрел на перекладины верхних нар. Он был обрит, серая пергаментная кожа обтягивала тело. Гуго мог пересчитать все его ребра. На заголившемся животе набухла какая-то шишка. Рот раскрыт, руки с пальцами-спичками широко раскинуты. На внутренней стороне запястья вытатуирован номер. Тот самый, что выкликал лагерфюрер.

Склонившись, Гуго в ужасе спросил:

– Герр Эррера?

Человек не ответил, продолжая бессмысленно глядеть вверх. Вдруг он дернулся. Омерзительно завоняло. Под ним растеклась лужа черного поноса, сразу протекшего сквозь тюфяк.

– «Мусульманин», – с отвращением произнес лагерфюрер. – Так заключенные зовут тех, кто вот-вот коньки отбросит.

– Почему он не в больнице? – гневно спросил Гуго.

– А что ему там делать? – хохотнул эсэсовец. – Топливо для крематория. Скоро болезнь его доглодает. Приедет труповозка, заберет – и в ров.

Чувствуя себя беспомощным, Гуго вновь наклонился над мужчиной. Тонкий, как у Йоиля, нос, те же губы, светлые глаза. Как сказать ребенку, что у него больше нет отца? Высокого, сильного,