ни титула, ни высокого положения в свете, но я укажу тебе, где зарыт клад, который может сделать тебя первейшим богачом в мире; сокровище это принадлежит тебе самому, так что тебе не придётся быть за него обязанным другому человеку и этим повредить душе своей; это сокровище скрыто в тебе самом, это — свобода воли, выбор «или — или», обладание им может возвеличить человека превыше ангелов.

(Приводится с небольшими сокращениями).

Выбор на основе уже не разума вкупе с инстинктами, а — только инстинктов, играет существенную роль и в жизни животных.

Вам, наверное, приходилось наблюдать (хотя бы на телеэкране), как дерутся львы. Тот из них, который оказывается в единственном числе, при нападении на него нескольких особей укладывается на́ спину, чтобы иметь возможность одновременно поражать нападающих когтями всех четырёх своих лап.

Как изящно и точно бывают нанесены его удары по врагам (по их мордам), если те приближаются к нему и не рассчитывают допускаемого ими критического приближения! И это на протяжении времени, когда каждый удар защищающего себя — буквально в доли секунды!

Какой должна быть чувствительной и тонкой физиология животного, чтобы управляться с несчётным количеством эпизодических стадий одного, общего выбора способа вынужденной обороны, имеющего, конечно же, естественное происхождение!

Это в полном смысле слова торжество тех возможностей, какие диктуются естественными потребностями и никем не регулируются.

Нет, полагаю, необходимости перегружать наше повествование бо́льшим количеством примеров такой строгой закономерности и сути выбора в людской среде и в секторе земной фауны: каждый в состоянии без труда сам подобрать их и тщательно поразмышлять над ними.

Не обойтись, впрочем, только без ещё одного важного замечания. Оно касается проявляемости выбора в каждом отдельном случае.

Кьеркегор в его завещании сыну говорил, безусловно, о выборе как о явлении или процессе лишь обособленном, устремлённом на решение некой конкретной задачи при осмыслении предстоящего жизненного пути в целом.

Решение здесь предполагается исключительно верным, — когда оно полностью согласуется с правовыми нормами и публичного характера, и — этическими. То есть эти нормы берутся как ценности истинные, нисколько не ущерблённые, даже идеальные. В столь розовом виде они, разумеется, и должны бы приниматься и быть усвоенными сыном. Однако — возможно ли такое?

Выбор и необходим-то в силу наличия вариантов, которые возникают всегда. Если их нет, исключается основа для выбора.

Стало быть, с ним, выбором, люди (а также и животные) имеют дело лишь в конкретных обстоятельствах, никак не иначе.

Скажем, человек находится иногда в таком состоянии покоя, когда мысли у него пребывают без движения. Это возможно в тех, например, случаях, когда он по своему желанию или медитируя по чьей-то команде как бы отстраняется ото всего.

Тут выбирать совершенно нечего, — пока его сознание не будет «встревожено» и не появится хотя бы единственная мысль, хотя бы о чём. «Прогнав» её, человек опять возвращается в прежнее состояние, но обходиться при этом без выбора ему уже нельзя. — К нему понадобилось «обратиться» под воздействием нового обстоятельства — в виде появившейся мысли, — серьёзнейшей альтернативы предваряющему ей покою в мозговой сфере.

Нечего и говорить, что альтернативным может оказаться и намерение человека не возвращаться в прежнее состояние.

Если возникает другая, следующая сразу за первой мысль, их обладатель волен ради того, чтобы испытывать состояние покоя, избавиться от неё (первая сама уступает ей место), опять же посредством выбора. Также и здесь ему не обойтись без него и при решении о выходе из состояния покоя. Это — строгая закономерность, и с нею не считаться никому невозможно.

Она подсказывает, что понимание нами сути выбора, как процесса, не должно зауживаться искусственно — через декларирование его «использования» лишь в некоторых, отдельных обстоятельствах, как при той же необходимости для ещё не взрослого сына известного философа самому по мере взросления сделать безошибочный выбор в отношении своего будущего.

Приведённые образцы поступков, вполне для нас естественных, обязывают также заострить внимание на то неумолимое действие закономерности, когда мы вынуждаемся обращаться к выбору едва ли не на каждом нашем шагу, при каждой, даже крохотной перемене в процессе нашего мышления.

Он исключён и никоим образом не стимулируется только в те временны́е отрезки, где сознание по нашей воле «устанавливается» на одной «точке» и вовсе не движется.

В то же время было бы опрометчивым заявлять о полной «нейтральности» нашего ума в состоянии сна, — пусть оно, такое состояние, зависит только от нашей регулярной потребности в полноценном отдыхе или в редких случаях бывает навязано через манипулирование нашим сознанием в сеансах гипноза или им подобных.

Каждый ведь знает: наше сознание даже в снах бодрствует, в каких-то «своих» «интересах» перебирая и сортируя усвоенные из реальной действительности знания и впечатления или работает на опережение, создавая фантазии…

9. СВОБОДА И СУЩЕЕ

Обычно в явлениях и вещах, когда из них устраняют наиболее существенное, находит прибежище и «укореняется» та свобода, в связи с которой незаметно исчезает её обусловленность. Если выражаться проще, уже в самом наличии свободы есть то, из-за чего сущее в явлениях и вещах теряет себя и, — бывает, настолько, что оказывается неразличимым для сознания.

Подтверждением этому могут служить результаты проявляемости в социумах уже не раз удостоенной нашего исследовательского интереса и внимания свободы слова.

Будучи броской по звучанию и как выставленная на вид посредством неумеренной политизации, данная двухсловная грамматическая конструкция, казалось бы, должна в любой момент вызывать в сознании чувство некой неустранимой и ощутимой едва ли не на вкус реалистичности слова — того предмета, который призван быть воплощением мысли. Однако действительность опрокидывает столь трезвые ожидания. И не у кого-то, кто в силу своих слабых интеллектуальных возможностей просто не умеет решать задачи подобного рода, а — у всех.

Слово, «обложенное» свободой, нелегко воспринимается — и единицей словарного состава, и как термин, «призывающий» к общению. Что бы ни взять, как бы ни подступаться к его конкретизации, результат оказывается тот же.

Наше полное разочарование усиливается ещё более при «взгляде» на мысль, из которой слову предстояло «выйти». Не тот ли здесь обыденный случай, когда, став изречённой, она «передала» слову слишком много лжи? Об этом нет предположения у Тютчева в его широко известной сентенции, на которую мы ссылались в одном из начальных разделов этих записок. Но — такое предположение уместно! Ведь и мысль тоже, как и слово, в избытке ода́рена свободой, и она, её свобода, также, как и по отношению к слову, прогарантирована во многих конституциях.

Таким образом, наше пожелание дойти