Кое-как сполоснув и вытерев окровавленные руки, надворныйсоветник сам принялся рыться по шкафикам, полкам и ящикам бюро. Прямо на виду,в кашлетре, обнаружил толстую пачку пятипроцентных билетов и в сердцах швырнулее на стол:

— Тут тысяч пять, не меньше-с! Опять то же!

И хоть сам велел капитану «не стоять», отвел Никодима Фомичав сторонку, усадил рядом с собою на оттоманку и принялся допрашивать, что зачеловек был покойный.

Оказалось, что стряпчего в округе, а особенно в казенныхместах, знали очень хорошо. Человечек это был в своем роде известный, весьманесвежей репутации. На хлеб, и очень недурно, он зарабатывал тем, что скупал узаимодавцев безнадежные векселя — очень задешево, бывало, что и в десятую частьцены, а после предъявлял к взысканию. Стращал ямой, высылкой и прочими казнями.Отличался прямо-таки сказочною безжалостностью и упорством, так что ни однажертва не могла надеяться от него улизнуть или разжалобить ему сердце.

— Плакать об нем не станут-с. — Такими словамизаключил свое повествование квартальный и перекрестился. — А впрочем,царствие ему небесное. Ежели проживал на свете такой крючок, значит, Богу онбыл зачем-то надобен.

— Осмелюсь обеспокоить, — влез тут унтер-офицерИванов, которому было обидно, что все забыли о его заслуге. — Лакея когдадопросить изволите? Или прикажете пока в холодную поместить?

Порфирий Петрович коротко, без интереса, обернулся.

— Отпустите его, он не убивал. Чтоб слуга, всё в домезнающий, бумажник с часами забрал, а пять тысяч в каш-летре оставил?Невозможно-с. Отпускайте, отпускайте. Я с Поликарпом этим после поговорю… Хотяпостойте-с! — встрепенулся надворный советник. — Кто знает обубийстве?

Впавший в уныние Иванов доложил, что кроме присутствующихболее никто.

— Очень уж я поспешал вашему высокоблагородию отлепортовать, —с укоризной сказал унтер.

— И молодец! — Порфирий Петрович оживал прямо наглазах, даже румянец проступил. — Эй вы, двое, сюда! — позвал онполицейских из квартала. — Никодим Фомич, что за люди? Приметливы ли,толковы ли?

А сам так и впился взглядом в лица вытянувшихся перед нимусачей.

— Лучших взял, — похвалил своих подчиненныхкапитан. — Убийство все ж таки, не драка в кабаке. Грамотны оба, а этотвот, Наливайко, даже трезвого поведения, в противуположность фамилии.

Наливайко, видно, не в первый раз слышавший эту шутку своегоначальника, заулыбался.

— Мертвое тело снесите в погреб. Не сейчас, а когдастемнеет-с, — приказал следственный пристав. — Есть тут ледник? Какне быть, непременно есть. Чтоб ни одна душа, ясно? Шторки на окнах задернуть,не высовываться. И не зевать. Если один спит, второй в оба смотрит. И ты,братец тоже, — обернулся он к Иванову, — побудь-ка лучше тут. Может,на сей раз настоящего убийцу поймаешь.

— Засаду желаете поставить? — Квартальныйизумился. — Но помилуйте, ради какого резона? Преступление-то ужесовершено! С какой стати убийце сюда возвращаться?

— В дом-то он, конечно, не войдет-с. А вот мимо, поулице, очень возможно, что пройдется, и не раз. Потому что жительствует этотчеловек, скорее всего, неподалеку-с. Ведь до дома, где процентщицу вчера убили,минут десять ходу, не более-с. Только про Шелудякову весь город судачит, а проЧебарова будет молчок-с. Поликарпа мы покамест под замком подержим.Полицейские, кто знает, тут, в дому, посидят. И станет преступнику тревожно.Что это он — убил, а шума никакого нет-с. Человек это не совсем обычный и дажесовсем необычный, а из таких многие отличаются нервностью, мнительностью,нетерпеливостью.

— Имеете кого-то на примете? — навострил ушиквартальный.

— Нет, это так-с, предположение, — ответилПорфирий Петрович, переглянувшись с Заметовым. — Однако если мимо пройдетмолодой человек… Как он выглядит, Александр Григорьевич?

Тощий, высокий, одет оборванцем, черты лица правильные…Шляпа у него такая, круглая, циммермановская, — припомнил письмоводительвсе известные ему приметы Раскольникова, который жительствовал в том жеСтолярном переулке, где находилась контора.

— Да-да. Если такой субъект хоть раз мимо оконпройдет-с, сразу задержать и ко мне.

— А коли не пройдет? — вполголоса спросилАлександр Григорьевич.

— Может быть-с. Однако скорее всего объявится. Незавтра, так послезавтра. Не выдержит неизвестности. Собака, она где нагадит,там непременно и понюхает-с. Только мы, возможно, его еще раньше прижмем-с.

Надворный советник вернулся к бюро и вновь принялся рыться вбумагах.

— Никодим Фомич, стряпчие — народец обстоятельный. УЧебарова этого обязательно должен быть какой-нибудь реестр, где он своивымогательства учитывал. И прошлые, и нынешние, и замышляемые. Ищем-с, господа,ищем-с!

И что же?

С четверть часа поискали и нашли, причем именно в трехотдельных папках: на одной наклеечка «Архив», и там всё дела исполненные; надругой — «В работе», там документы по поданным искам; в третьей, под названием«Перспектива», наброски и заметки по будущим жертвам.

— Пойдемте, Александр Григорьевич, — позвалпристав, держа изъятые папки подмышкой. — Снова нам не спать.

Шли молча. Заметова распирало от вопросов, но вид надворногосоветника был до того мрачен, что подступиться к нему молодой человек так и неосмелился.

Порфирий Петрович нарушил молчание первым.

Уже перед самою квартирой он вдруг остановился и,повернувшись, спросил:

— Как по-вашему-с, что тут страшней всего? Подумав,Александр Григорьевич ответил так:

— Зверство. Коли бы преступнику деньги были нужны, взялбы сколько надо у процентщицы и тем удовлетворился. Так нет, забрал самуюмалость, по общему счету рублей на пятьдесят, а нынче прибавил еще немного. Ну,часы, ну бумажник — от силы на сотню нажился. Получается, человеческая жизнь унего в очень уж малой цене.

— Это верно-с, убивает он легко, — согласилсяпристав, — но меня еще более иное пугает. Больно дерзок. Камень бросил,зная, что Чебаров слугу в полицию пошлет и дома один останется. Вошел, внесколько минут управился, и был таков-с. Главное, как и тогда, со старухою,стряпчий сам его в дом пустил. Вот в чем штука… Боюсь, ошибся я.

Желтоватое лицо Порфирия Петровича исказилось, будто отзубной боли.

— Что, не Раскольников? — спросил Заметов, уже исам про это подумавший.