Если старуху Шелудякову убил худосочный студентик, то ему бытеперь лежать в своей конуре да зубами стучать от ужаса, а не шастать по улицамс топором за пазухой.

— Непохоже-с. Тут, верно, что-то другое. И с засадой я,кажется, дурака свалял. — Надворный советник развел руками. — Унаглеца, который сутягу пришиб, нервы должны быть из железной проволоки. Такойк месту убийства не вернется, нет-с… Ладно, пойдемте в записях покойникарыться.

Но унынию и самобичеванию Порфирий Петрович предавалсянедолго, никак не долее часу.

Пока пил чай и курил папиросу, еще вздыхал и охал. Как сталдиктовать имена из первой папки (начал с той, на которой значился ярлык «Вработе»), сетования оставил, весь подобрался. А деле примерно на десятомслучилось вот что.

— …Поручик Санников, к взысканию сто пятьдесят рублей,счета от портного. Записали-с? — взглянул пристав на письмоводителя,заполнявшего карточку, перевернул следующий листок — и как вскрикнет! Тоненькотак, будто барышня, увидевшая мышь.

— Что? — удивился Заметов.

— Вот-с, вот-с… — Порфирий Петрович протянул емудрожащей рукой бумагу.

Там красивым, с завитками почерком было написано: «Сего 4июля переслано в суд заемное письмо на 115 р., выданное колл. асс-ше Зарницынойстудентом Р.Р.Раскольниковым. Выкуплено за 12 р. 75 коп.»

— А-а! — закричал и Александр Григорьевич.

— Совпаденьице, а? — схватил его за плечо пристав,у которого глаза так и сверкали. — Может, я вовсе и не дурак, а?

— Вы талант! — воскликнул Заметов, пожимая емуруку. — Вы еще прежде этой записки всё правильно исчислили! Зарницына —квартирная хозяйка Раскольникова. Он ей задолжал, а она, не надеясь получить,продала вексель Чебарову. Тот подал к взысканию, чем подписал себе приговор!Ну, держись, студент! Попался!

— Погодите, погодите-с, это еще не улики, недоказательства, — остудил его надворный советник. — Мало знать, кто.Надобно его еще припереть, вот что-с.

В эту минуту из прихожей донесся стук распахнувшейся двери(видно, следователи, пребывавшие в озабоченности, позабыли ее запереть), изычный голос позвал:

— Порфирий! Что это у тебя нараспашку? Эй, ты дома альнет?

— Тс-с-с, это Разумихин, родственник мой, — шепнулпристав помощнику, вмиг убирая со стола папки и карточки. — По нашемуделу, но при нем молчок. После договорим. — И громко откликнулся. —Входи, Митюша, входи, здесь я.

В комнату вошел крепкий, румяный молодец, очень бедно, ноопрятно одетый. Он и вправду приходился Порфирию Петровичу каким-то дальним родственником,и оба находились в приятельских отношениях, хоть виделись нечасто. Этого-тоМитю надворный советник вчера и поминал, когда впервые прозвучало имяРаскольникова.

Дело в том, что Разумихин, как и Раскольников, учился вюридическом факультете, был примерно тех же лет, а главное, почти навернякавращался в том же кругу полуголодных студиозусов, ибо по недостатку средствтоже временно вышел из университета — по его выражению, «подгрести пиастров».

Дмитрий Прокофьевич был весьма славный молодой человек, ранооставшийся без родителей и пробивавшийся в жизнь собственными усилиями. Помощиот родных он решительно не принимал, хотя жил почти в нищете — перебивался схлеба на квас, зарабатывая копеечными уроками и переводами. За такое кредоПорфирий молодого человека уважал, ценил в нем ум и отзывчивость, потому ипослал к нему посыльного с записочкой.

— Здорово, здорово, — громко, со смехом, закричалРазумихин с порога. — Ишь, сатрап, с полицией вызывать придумал. По этапу,что ли, сошлешь?

— Следовало бы, — засмеялся и надворныйсоветник. — Такого небритого-то.

Обнялись.

Разумихин и вправду второй день не брился, так что лицо еговсё поросло густой черной щетиной. Он из принципа не оказывал внешнимкрасивостям никакого уважения, при всяком удобном и неудобном случае доказывая,что порядочного человека видно по взгляду и повадкам, а помады да куафюрывыдуманы прохиндеями, которым надо свое нутро поавантажней прикрыть.

Дмитрий и сейчас немедленно высказался в том же смысле, начто Порфирий Петрович с улыбкой молвил:

— Поглядим-с, поглядим-с, вот встретишь какую-нибудьэтакую (он показал жестом), всю воздушную, с негой во взоре. Тут и побреешься,и приоденешься, да еще, пожалуй, власы брильянтином намажешь.

— Вот, — показал Разумихин крепчайший кулак, вкотором большой палец был просунут между средним и указательным. — Недождутся. Я человек, а не павлин.

Он с подчеркнутым интересом оглядел кок и платьенафранченного Александра Григорьевича, так что тот покраснел, а ПорфирийПетрович захихикал.

— Это мой помощник, Александр Григорьевич Заметов, заработой засиделись. Ты его полюби, он человек отменно хороший, хоть и щеголь.

— Ну коли хороший, то не беда, если щеголь. Как там уПушкина твоего: «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей».Разумихин, — представился Дмитрий, крепко сжимая письмоводителю руку, иоборотился к родственнику. — Ну, говори, зачем вызвал. Я тебя, сухаря,знаю. Видно, неспроста?

Он уселся на край стола и приготовился слушать. При всейгромогласности человек это был очень и очень неглупый, в мгновение окапереходивший от болтовни к делу.

— Скажи-ка, Митя, известен ли тебе по факультету некийРодион Романович Раскольников? — не стал ходить вокруг да около пристав.

Получил ответ: известен, и не только по факультету, ибопрежде приятельствовали и даже соседствовали.

— Я ведь тут комнатенку снимал. Чуть не год, —пояснил Разумихин. — Теперь вот в Васильевском острове поселился, дляприятельства далековато. Да и не больно покамарадствуешь с Раскольниковым,нелюдимый он. А на что тебе Родька?

— Так-с, ничего особенного, — увернулся ПорфирийПетрович. — Стало быть, приятельствовали? Вот и навестил бы товарища,проведал.

Дмитрий нахмурился. Как уже говорилось, он был весьманеглуп.

— Э-э, постой, постой. У вас тут убийство было, весьгород говорит. Старую жабу Шелудякову прибили. Ты, поди, расследуешь? Ты ведь вКазанской пристав следственных дел. Уж не в этой ли связи? Раскольников-то тебезачем?

И опять надворный советник оставил вопрос без ответа. Еще исам спросил:

— Эк ты про всё знаешь. Откуда?