– Ты снял ошейник с твоего раба. Мне следует поздравить тебя с сыном? – и Абесибо еще раз взглянул на отсутствие обода, чтобы убедиться.

– Всему свое время.

– Что ж, тогда я искренне рад, что ты получил свое, Илла. И рад, что король ценит тебя так высоко, что позволил обычному рабу стать Вестником… для своей королевы… – и Абесибо усмехнулся. – Что касается нашего любимого короля, то он и вправду в глазах простого люда велик, а мы пред ними, как мошки, которым суждено исполнять прихоти. Но он, кажется, из-за облаков в своих ногах уже не видит действительности, потому что то, что происходит – это попирание всех норм здравого смысла. По возвращении во дворец я созову консулат.

– Твое право.

И два чиновника побрели по лесу, освещенному развешанными на ветвях фонарями, назад к лагерю. За ними шла молчаливая свита, от которой советник и архимаг при всем желании отказаться не могли. И, проходи этот разговор один на один, возможно, все закончилось бы иначе, но сейчас все остались при своем мнении. Юлиан и сын архимага, Мартиан, сочувственно переглянулись, ступая следом – в глазах обоих царило понимание, что консулы разошлись, как быки, чтобы схватиться позже вновь, уже на собрании.

Когда меж ветвей показался край лагеря и до всех донеслись пьяные голоса отмечающих, Юлиан ненадолго отстал, обернувшись назад. Этой ночью он постарается вернуться к озеру, но вернется без Латхуса, чтобы встретиться с Вериатель без лишних свидетелей.

– Прими мои поздравления… – шепнул вдруг Мартиан, который тоже очутился в хвосте вереницы и шел вровень с вампиром.

Юлиан посмотрел на низкого, как все южане, но красиво сложенного мужчину, и кивнул с улыбкой.

– Благодарю.

– И Моэм высек искру с пальцев не с первого раза…

И, попрощавшись знаменитой на юг пословицей про терпение, которое обязательно вознаградится, Мартиан догнал своего отца, повернувшего налево к той части лагеря, где жил. Ну а Юлиан, проводив взглядом семейство Наур, двинулся в шатер. Там старика Иллу омыли в большой ванне, воду в которой нагрел Габелий заклинанием, натерли мазями, и он очень скоро забылся целебным сном.

* * *

Уже следующей ночью.

Он брел под полной луной, которая разливала бледный свет на Пущу, заходя все дальше и дальше. Юлиан прошел полянки, на которых танцевали суккубы; они уж было хотели завлечь его в свои дикие пляски, но он мотнул головой и вырвался из ласковых ручек, потянувшихся к нему. Впрочем, вырвался неохотно. Может быть, позже он вернется сюда, к этим бархатным взглядам, коих на его долю выпало большое количество, потому что он был строен, высок и весьма недурен лицом.

Затем он миновал едва освещенные фонарями чащобы; оттуда доносились смех, шум, и Юлиан слышал шевеление сплетенных в страсти тел на свежей весенней траве. Кое-где сильфовские фонари все-таки выхватывали из мрака чью-либо наготу, оставляя лица во власти тени. Тогда ему вдруг живо представлялось, что также могли бы лежать и они с Вериатель, если бы та позволила увлечь себя, как тогда на берегу Сонного озера… Вериатель… Он ринулся мимо кустов, мимо украшенных лентами деревьев во тьму. Он прошел первое озеро, второе, потом звонкую речушку, текущую меж платанов.

Пуща стала темнеть; фонари висели уже не так часто, и тьма стала сгущаться все плотнее. Наконец, он дошел до старых молитвенных чаш в надежде, что там не окажется никого из желающих помолиться посреди ночи – место все-таки глухое, удаленное от лагеря.

Встретила его темная тень – старые перья Кролдуса не отливали под луной, а сам ворон сменил после празднеств яркую мантию на черную. Юлиан огляделся, вслушался, нет ли кого рядом.

– Да осветит солнце ваш путь, – шепнул он.

– И твой путь пусть будет светел, – деловито каркнул архивный ворон. – Прими мои искренние поздравления касаемо перевода из рабского статуса в статус свободного гражданина. Это происходит крайне редко, если рассматривать последние периоды правления.

– Благодарю.

Юлиан достал из-под пелерины тугой кошель и передал его в цепкие когти Кролдуса. Тот вместо того, чтобы перейти к делу, вдруг начал неторопливо все пересчитывать, рассыпав монеты на плоском камне. Щурился в темноте, водил мохнатыми бровями, пока веномансер не понял, что ворон пребывает в смятении, а его скрупулезный пересчет – это попытка оттянуть момент.

– Так что вы узнали?

– Это невообразимо и не поддается логическому объяснению… Однако… – ворон сложил деньги в мешочек и оглянулся, будто ища еще возможности потянуть время.

– Ну же?

– Все и одновременно ничего…

– Как это? Объяснитесь.

– Я впервые не имею представления, как это сделать правильнее… Вам должно быть известно, что наш вороний вид склонен чтить договоренности так же, как мы чтим нашу священную мать, однако…

– Так что случилось? Не томите! – Юлиан был удивлен от растерянности архивного ворона, обычно собранного.

– Ворон Кронир приходится мне двоюродным племянником… Помимо этого, он по образованию числится писарем, который как раз занимается ведением тюремной документации о заключении под стражу, переводе, повешении, и он же занимается ведением расходных книг об оплатах жалований и переводе слуг… Я обратился к нему для разъяснения о переводе. Однако… Если пытаться объяснить тебе кратко, то записи в наличии, однако они не до конца оформлены. Оборотень, который тебе интересен по неизвестным мне причинам, получил бумагу о переводе 3-го дня сноула. Местом перевода значился Клайрус.

– Так он в Клайрусе? Да что с вами?

– Здесь замешано что-то неестественное, – прошептал ворон. – Кронир сообщил мне, что в ночь 3-го дня сноулла он проводил ревизию заключенных, дабы успеть закрыть отчетный период в оговоренный в приказах срок и не заслужить неодобрения. Он обходил пытальные подвалы, когда услышал вопль. Почти явившись на место, откуда был произведен крик, он был встречен Болтьюром. Кронир запечатлел в своей памяти момент, как задал вопрос истязателю, почему тот закричал, но добился лишь того, что узнал – заключенный Вицеллий Гор’Ахаг умер. Соответственно, он в соответствии с требованиями велел истязателю принять участие в оформлении документации. Вицеллий был узником особой категории. Соответственно, там долгая процедура оформления. Они поднялись в кабинет, где Кронир стал извлекать все необходимые формы для заполнения. И больше он ничего не помнит…

– Так в чем проблема?

– Он не мог забыть! – закаркал истошно ворон, растеряв всю старческую мудрость в облике, и взмахнул от негодования крыльями, но взлететь так и не смог.

– Тише, пожалуйста!

– Наша мать Офейя… – продолжил Кролдус уже куда тише. – Мы были одарены благодаря ей удивительным даром запоминать числа, запятые, слова – почти все, что мы видим, имеет свойство оставаться в нашей памяти навсегда. Кронир никоим образом не мог забыть разговор с Болтьюром! Он не мог столь небрежным образом оформить необходимую бумагу о смерти заключенного! Он не мог выписать документ о переводе, чтобы потом стереть из памяти соответствующий этому времени момент! Есть лишь одно логическое объяснение – магия, влияющая на разум. Однако оборотни не способны колдовать! Моя область знаний не распространяется на подобные моменты, не поддающиеся логическому объяснению, ты должен это понимать…