Эти десять подошли, источающие слепящий свет, к кромке воды и пред ними все расступились.

– О боги! – закричал неистово лицедей-вещатель и рухнул ниц. – Праотцы наши!

Праотцы вскинули руки ладонями вверх. Стих бой баранов. Умолкли трубы. Успокоилась бесноватая буря. Замерли демоны. А вода пред праотцами вдруг вскипела. От нее повалил густой, горячий пар, который медленно обволок сначала сцену, потом поднялся выше, пока не окутал трибуны и не осел каплями на ступенях и гостях. Зашипело. Вода, исчезая, стала обнажать землю.

И Праотцы чинной походкой, сверкая золотом своих масок, прошли по горячей от пара земле. Так, по легендам некогда прошли и истинные Праотцы, подняв перед этим Ноэль из морских глубин.

Лицедеи спустились со сцены и пропали. А за ними двинулась вся кричащая и визжащая демоническая толпа.

Однако еще не дойдя до края сцены, суккубы вдруг запели чистыми голосами, наги выпрямили свои спины, спрятали клыки вампиры, зашагали гордо вороны и стали обращаться в людей оборотни. И уже более очеловеченные и разумные, они пропали в закулисье.

Из-за сцены раздалось настойчивое хлопанье в ладоши, исходящее от нанятых хлопальщиков. Выступление закончилось.

С трибун тоже сорвались редкие аплодисменты, но большинство гостей принялись тут же шумно общаться меж собой и вкушать яства, которые внесли на столы тем, кто приобрел самые дорогие места. Вносили только фрукты и овощи, ибо в день шествия Праотцов народ: и простой, и богатый, – придерживался травяной трапезы, питаясь рисом, капустой, горохом, грибами и медом. Мясные и рабские рынки так и вовсе закрылись. На покупку невольников в качестве пищи накладывался строжайший запрет. Стол пред Иллой тоже был пуст – праздник требовал отказ от принятия крови в течение дня до и после. Однако Юлиан знал, что советнику перед отъездом из особняка все-таки подавали графин крови.

Илла Ралмантон повернул голову в сторону Абесибо и сказал:

– Я полагал, что ты останешься на консилиуме.

– Это было бы неплохо, – ответил Абесибо. – Однако моя дражайшая супруга возжелала празднеств.

– И она приукрасила празднество своим появлением. Вы, Марьи, с годами лишь хорошеете, – улыбнулся Илла. Впрочем, улыбка его была натянуто теплой, а комплименты соответствовали скорее нормам этикета.

– Спасибо, достопочтенный. Мне очень приятна ваша похвала, – Марьи в благодарности едва поклонилась. – Как вы, бодрствуете?

– Бодрствую.

Перед Абесибо поставили тарелку с разрезанными дольками апельсина. Он взял одну дольку изящными пальцами, окунул в мед и поднес к белоснежным зубам. Всосал сок, затем выгрыз мякоть. И после каждой дольки изящно промакивал губы красным платочком. Его дети тоже занялись принесенными угощениями, среди которых не было мяса. И только после пятой дольки апельсина архимаг посмотрел на Иллу, а глаза его блеснули.

– Мне сегодня сообщил Кра Черноокий, – произнес медленно он. – Что ты передал в руки казначейства постановление, уже подписанное лично Его Величеством.

– Передал.

– И почему же подобное прошло в обход консулата, может быть, разъяснишь?

– Отчего же, разъясню. Сие постановление о налоге на аристократию есть декрум – королевский указ, имеющий силу закона, принятого консулатом в полном составе.

– Я в курсе касаемо этого, Илла. Однако вопрос мой был совсем о другом…

– Близится война, – усмехнулся Илла и повел плечами. – Платить за нее придется не только народу.

Меж тем сцену уже почистили, соорудили на ней некое подобие деревянной крепости, составленной из деталей, которые состыковали и подперли. И вот уже в круг вышел все тот же лицедей-вещатель в золотой маске дерева. Раздался грохот оваций из-под трибун – началась следующая постановка.

Абесибо, так и не получив внятного ответа, произнес:

– Нам бы поговорить, Илла. Но не здесь, не в этом шуме.

Илла кивнул.

– После представления.

И оба они обратили свой взор на сцену. Там вещатель уже воздел руки и воскликнул.

Из тьмы явились воины, облаченные в доспехи. Терлась кольчуга о чешуйчатые тела нагов-рабов; скакал по сцене и выл волк, тело которого укрыли наспинник и нагрудник; прыгал вампир, замахиваясь копьем; с трудом отбивал это копье щитом человек, являясь здесь самым слабым. И пошли актеры притворно стенка на стенку, разливая меж делом красную краску, потому что запрещено было на праздник Шествия Праотцов проливать истинную кровь.

Слилось все в утробных криках, олицетворяющих те страдания, что выпали на долю юга после Великого переселения. Ровны были гагатовые земли. Не было здесь гор и чащоб, где могли бы укрыться целые расы и одичать. Это был не север с его горбатыми хребтами – здесь все боролись за свое место под солнцем.

Ко всей этой воющей, стонущей, шипящей ораве выпустили юронзиев. И те, почти нагие, сотрясая покрашенными красной краской копьями, принялись скакать по сцене, как безумные дикари.

Тут же следом по ступеням маленькой деревянной крепости поднялся лицедей в сверкающих доспехах, подобающих скорее королю, а не простому смертному. Это был Морнелий-Основатель. Он встал на верхушку башни, обхватил одной рукой знамя Элейгии и воинственно потряс копьем.

Все люди и демоны вокруг, снова растеряв все звериное в повадках, собрались вокруг башенки и склонились на колени пред Морнелием-Основателем. Эта сцена символизировала объединение рас и зарождение могучей Элейгии.