Йева захлопала глазами, коснулась ладонью тепленького лба, уже не такого горячего, как ночью, и спрыгнула с кровати.

– Бавар! – закричала непривычно громко для себя она.

Бавар возник на пороге, в тулупе и шапке – он вечно мерз – и стал ждать приказа.

– Ну что надобно?

– Кормилицу веди!

Уже спустя полчаса ребенок неистово чавкал и похрюкивал, хватаясь ладошками за теплую грудь. Йева же завороженно смотрела на него, розовощекого, оживающего на глазах, будто и не лежал он давеча при смерти.

– Чудо же, чудо, – не верила увиденному селянка, которая приходила днем ранее. – Ямес, поди, позаботился о вашем малыше, госпожа. И как ест, с каким аппетитом!

Когда селянка покинула замок с обещанием прийти, как потребуется, Йева взяла кряхтящего младенца на руки. Она не знала, что с ним делать, поэтому держала завернутое в одеяло тельце робко и неумеючи. Однако что-то внутри нее поднялось, из глубины души выросла и расцвела нежность, пробилась через все годы одиночества, и Йева снова разрыдалась. Но разрыдалась она уже от какого-то внутреннего счастья, пока ей непонятного. Она прижала к груди пытающегося скинуть оковы пеленок кроху и поцеловала его в лоб, под черный чуб.

– Вот ты какой у меня, упертый… Ройс, – прошептала она, вытирая слезы.

Элейгия.

2153 год, весна.

Юлиан сидел на берегу искристого ручья в Пуще Праотцов и погружал в него руку до запястья, чувствуя приятную прохладу. Ему всегда нравилась вода. Помнится, Вериатель любила неожиданно выскакивать из нее, обдавая его, тогда еще мальчишку, фонтаном брызг. Потом смеялась, танцевала вокруг.

Сейчас встречи с ней стали регулярными, но проходили они в мрачном зале под землей. Казалось, что молчаливая черная вода Храмового озера сказывалась на характере Вериатели. Демоница теперь всегда являлась отрешенной, задумчивой, а Юлиану так не хватало ее озорства. Но сюда она не явится. Да и он ее не позовет, боясь, что вмешаются маги.

А маги меж тем ходили где-то сзади, за деревьями, между алыми шатрами.

Вскинув голову, Юлиан разглядел сквозь сочную листву солнце. Солнце струилось яркими лучами, просачивалось между раскидистыми кронами платанов и изливалось морем света на траву.

Когда-то Пуща Праотцов действительно была пущей: густой и непроходимой, – но вот уже как с три сотни лет эту землю превратили в святилище. Пущу очистили: порубили все деревья, кроме платанов, облагородили дорожки, украсили ветви алыми лентами – и она стала полным света лесом, сохранив от изначального облика одно лишь имя.

Между ветвей вдали виднелся шпиль храма Прафиала. Еще дальше, на северо-западе и западе, должны притаиться и храмы других первичных Праотцов: вампира Гаара, оборотня Химейеса, суккуба Зейлоары, ворона Офейи, змея Шине. А ведь, думал Юлиан, храм Гаара, в котором он пролил море крови, сейчас залит ярким весенним солнцем. И не поверишь, что под его сводами таится смерть.

Где-то сзади лагерные инженеры закричали на нерадивых рабов, поднимающих шатры, и до ушей вампира донеслись обрывки их слов касаемо прибытия консула Кра Черноокого. Значит, скоро явится со сведениями и архивный ворон Кролдус. Все решится со дня на день.

– Скоро все решится… – шепнул сам себе Юлиан.

Он рывком поднялся с корточек. Затем поправил под шароварами чулки, которые вечно норовили сползти по икре вниз, и быстро пошел к лагерю под сенью платанов, украшенных красными лентами.

В лагере царили суматоха и веселье – все готовились к Шествию Праотцов. Праздник это был миролюбивый, не в пример гааровскому; событие призывало всех к единству, и в период день до и после этого дня запрещено было лить кровь: от бараньей от человеческой. Вся знать любила на Шествие выезжать к Пуще Праотцов, чтобы насладиться весной, танцами, песнями и театральными представлениями.

В центре бивака возводили помост как раз для театра.

Юлиан наблюдал, как полсотни рабов-вампиров и с десяток дэвов с натугой поднимали с помощью канатов центральную опору для шатра, и гадал, сколько же людей там поместится, когда здание достроят. Событие обещало быть очень интересным. Уже ночью состоится первое представление.

– Эй, Юлиан!

Юлиан обернулся. К нему шел, насупившись, Дигоро, у которого под мышкой трепался облобызанный до дыр молитвенник. Налетая, веселый ветер трепал края пелерины старика, а тот с раздражением одергивал их.

– Чего тебе, Дигоро?

– Хозяин скоро проснется. Сказали, что он будет тебя ждать в шатре, – сказал старик и тоже задрал голову, рассматривая опору для театра.

– Спасибо, явлюсь. А ты почему с молитвенником ходишь?

Дигоро бросил лютый взгляд на бегающую меж шатров стайку суккубочек.

– Потому что бродят тут всякие… Только и успевай молиться… Еще и эту гадость строят! – и он беспардонно ткнул пальцем в театр. – Предаются праздности, Юлиан. Наши предки проводили всю жизнь в труде, а тут, гляди-ка, одни праздники. Делать им нечего!

– Так что же, – рассмеялся беззлобно его собеседник. – Отменить теперь праздники?

– Отменить! Делами надо заниматься!

– И от праздника Гаара, соответственно, тоже нужно отказаться для совершения дел?

– Что? Нет, это другое! Накажет тебя Гаар за такое богохульство! День Гаара – это день почтения! А что такое день Шествия Праотцов? Чепуха, разведенка грязевая, которую под видом снадобья продают толпе. Я помню, в моем детстве таким не занимались… И не было этих театров… И суккубы место свое знали!

Юлиан отмахнулся.

– Дигоро, ты бы радовался, что находишься здесь, среди этого празднества. Ни одно королевство не может похвастаться таким размахом событий. Ты посмотри, какой театр они возводят, посмотри, как украшена красиво Пуща – обвита алыми лентами, как девица. Погляди на вычищенные ручьи и речушки. Красота, Дигоро, весна! И только ты всем недоволен!

И Юлиан, все-таки счастливый от того, что являлся частью праздника, расправил плечи и вздохнул грудью свежий воздух. Сзади, за его спиной, смешивались шелест листвы из пущи, пение птиц и окрики лагерных инженеров. Погода была диво! Все жило и двигалось.

– Ну да, есть и хорошее в этом дне, – неожиданно согласился Дигоро.

Юлиан удивленно повернул в его сторону голову. Неужто искра любви к жизни осветила черную душу старика?

– Что же это?

– Грымза моя заболела кровянкой, – и старик счастливо и ядовито расхохотался. – Чую, помрет. А я говорил ей, не покупай прокаженного, а она – «дешево зато, ничего не станется». Счастье мне, счастье! Слава Гаару, он внемлил!

И Дигоро, завидев очередную стайку суккубов, презрительно хмыкнул, достал из-под мышки свой молитвенник, раскрыл его с хрустом из-за уже изношенного переплета и принялся читать. И пошел в сторону Пущи. Там он хотел побыть один, чтобы позже вернуться до пробуждения Иллы. А Юлиан, разглядывая спину удаляющегося вампира, покачал головой и направился энергичным шагом к шатру.