Он покинул пышные диванчики и оперся о перила на террасе. Залюбовался по-весеннему сочной зеленью внизу, чистыми дорожками и еще скромным цветом кустарников, ибо некоторым из них предстояло распуститься только через месяц. И хотя взглядом Юлиан был в саду, мысли его унеслись далеко к остроконечным шпилям дворца, протыкающим лазурь неба.

В последнее время недовольство там все росло. Еще не прибыла принцесса Бадба, а у народа высокими поборами уже стали забирать последнюю монету. Что уж народ… Народ всегда терпит, пока не взорвется, как гнойный нарыв, который виден задолго до своего извержения.

Гнев же аристократии рос тайно. В кулуарах зло шептались касаемо скудоумия короля, оскорбляли за спиной Иллу Ралмантона, называя его «королевским голодным псом».

А когда одобрили сбор со знати (с подачи советника), то он потряс всех своими ужасающими цифрами. Тогда все зароптали еще пуще. Корона начала возвращать то, что выдала раньше. Некоторые семьи, привыкшие к роскошной жизни не по средствам, враз обнищали, утопнув в долгах.

Повсюду зрели заговоры. Советника теперь провожали изуверскими взглядами. Тому было глубоко плевать на них, и, прикажи король Илле убить всех негодующих, у того не дрогнул бы ни один мускул. Но опасность исходила не от злых взглядов, а от того, что за ними следовало. Уже две попытки отравления, думал Юлиан. Не ходи вокруг Иллы два веномансера с носами, как у охотничьих собак – и старик был бы мертв.

Первую попытку отравления различил Дигоро, когда с рынка привезли раба с морвой в крови. Вторую – уже Юлиан, когда вовремя перехватил пальцы старика от писчего пера, которые тот хотел по привычке облизнуть. Ала-Убу – очень дорогой яд с юронзийских пустынь. Заказчика не нашли, но всю прислугу, имеющую доступ к перьям, убили и заменили. А ведь это только начало угнетения аристократии. Что же будет дальше?

Юлиан стоял и размышлял. Илла же нависал над доской, подперев рукой подбородок с куцей бородкой, и грозно сверлил взглядом фигуры, думая, как бы победить своего веномансера; тот в последнее время все чаще стал одерживать в шахматах верх. Так бы и продолжался этот тихий, ни к чему не принуждающий день, если бы на террасу на втором этаже не вошел майордом в жилеточке с бахромой.

– Хозяин… – шепнул он.

Илла перевел лютый взгляд, обещающий все боли мира сего, с шахматной доски на своего раба, ибо не дозволено было беспокоить его в такие периоды отдыха. Но майордом Фаулирон уже упал на колени и воздел в страхе свои руки.

– К вам гости, достопочтенный! Важные! Так говорит Падафир, охранный маг, который сопроводил их от ворот.

– Важные гости не приходят из города нищих…

– Но это невеста вашего… – и майордом посмотрел на Юлиана, ткнул в него пальцем и хотел уж было сказать «сына», но осекся. – Вашего слуги!

– Невеста?

Вопрос был задан одновременно и Иллой, и Юлианом. Юлиан оторвался от лицезрения сада, напрягся и посмотрел на Иллу. Тот тоже глядел на него, исподлобья. Доску бережно отодвинули, чтобы не уронить фигуры, охрана обступила хозяина, махнула рука в одобрительном жесте – и майордом пропал в особняке, чтобы привести гостей.

Из проема стрельчатой арки, украшенной изразцами, вышел дородный мужчина: лысоватый, пропахший потом и пивом. Явно не из знати. Обернувшись, он заботливо подал руку девушке, которая явилась тут же следом. Юлиан сразу понял, что это была его дочь: такая же широкая в плечах, с висячими щечками и сальной, редкой косой, – она скромно улыбнулась и погладила большой живот. Последней вошла на террасу, видимо, мать.

Илла Ралмантон хмуро оглядел гостей из Мастерового города, одетых не бедно, но и не богато. Он грозно смерил «невесту» внимательным взглядом. Затем остановился на ее животе, явно указывающим на дитя под сердцем, и внюхался. Посетители были людьми.

Они сразу же рухнули на колени и уткнулись лицами в мраморный пол. Где-то из полутьмы дома настойчиво кланялся и Падафир, не решившись приблизиться. Глава семьи, трясясь от страха перед столь важной персоной, как Илла, хрипло сказал:

– Достопочтенный, да осветит солнце ваш путь!

– Говори, зачем явился.

– По поводу свадьбы. Был уговор с женихом…

Отец семейства поднялся с колен, не переставая кланяться, и беглым взглядом обозрел роскошь одежд «жениха», его осанку. А затем, увидев на лице того черту веномансера, напрягся и будто бы заподозрил что-то неладное.

– Достопочтенный и светлейший Ралмантон, – продолжил он нервно. – Меня зовут Иохил, и я – торговец посудой в Мастеровом городе, у храма Прафиала на Желтой мостовой. Ваш слуга обещал прийти еще с месяц назад касаемо свадьбы, к которой мы готовились, однако не явился.

– Готовились? – спросил Илла.

– Да, готовились! Ваш слуга уже с год, как обхаживал мою Сеселлу. Мою младшую дочь. Вот она, – и торговец нервно показал на свою дочь. – Но когда дело дошло до свадьбы, много раз обговоренной, он пропал! Мы ждали, долго ждали, достопочтенный… Вчера Сеселла должна была сочетаться с ним браком при жреце в храме, но Юлиан так и не явился. Мы стерпели сей стыд. Мы думали, что произошло что-то жуткое, но… кхм… я вижу, что слуга при вас, цел и невредим.

– Я вас в первый раз вижу, – качнул головой Юлиан, вмешавшись.

– В первый? – вздрогнул Иохил и обернулся, зло сверкнув глазами. – Может, и Сеселлу ты видишь в первый раз? Мы были добры с тобой, поддерживали все твои вложения в банк, а ты в последний момент вдруг забыл о нас?

– Вложения. Да какие такие вложения?

– О Прафиал. Да как же так можно глумиться над простым людом? Мы приняли то, что дочь понесла от тебя раньше положенного, но такого хамства я стерпеть не могу! Не по заповедям праотцов это!

Иохил в гневе обернулся к Илле Ралмантону, который жестом не дал Латхусу вмешаться, ибо наемник уже сделал шаг к обнаглевшему горожанину.

– Достопочтенный! – протянул жалобно отец «невесты». – Мы – добропорядочные горожане. И потому я верил вашему слуге и нашему жениху, но, будучи человеком благоразумным, все-таки взял у него расписки. Ознакомьтесь, будьте добры! Я прошу вас рассудить все по справедливости, коей вы так славитесь, во имя Прафиала!

С этими словами Иохил поднялся, отряхнул шаровары и полез под жилетку, откуда извлек измятые бумаги. Затем небрежно, по-простому, протянул их Илле, будто какой-то ровне, но расписки принял Дигоро, доселе тихо сидящий в углу с магом. После проверки на яды он передал их на диван советнику.

Илла Ралмантон стал вчитываться в бумаги, пока все терпеливо ждали. Время текло. Иохил промокнул испарину на плешивой макушке платком. Наконец, советник еще раз оценивающе посмотрел на неказистую «невесту», на белого как снег Юлиана, на хмурого отца и молчаливую мать, которая стояла в стороне, и медленно сказал:

– Начнем с того, что мой слуга по осени 2152 года еще был по статусу рабом. Он не мог брать у тебя в долг без моего ведома, поэтому расписки недействительны. И закончим тем, что он – вампир, от которого человеческая женщина понести не может.