– Но то в стихах, ваше величество, – улыбнулся осторожно Юлиан. – Море нельзя познать по стихам, – затем добавил. – Как и женщину.

– И все-таки твой отец не соврал. Хоть и вырос ты в хлеву, но породу не скрыть, – улыбнулась королева. – Что касается Либелло, моего любимого Либелло, то я хочу снова услышать его. Возьми в шкафу его книгу. Пока я отдыхаю, прочти мне его. Уверена, ты найдешь описание Ноэля таким, каков он есть, и согласишься, что после строк милого поэта ты перенесешься мыслью даже в незнакомое место, как в родное.

Юлиан встал за книгой Либелло Лонейского, нашел ее среди прочих других, посвященных поэзии, и вернулся в кресло. И принялся читать негромко, но как можно выразительнее. И хотя он был душевно скуп к лирике, и как ни старался, но никогда не чувствовал в себе этих аристократических струн, на которых любили играть поэты, но стихотворения о Ноэле он нашел красивыми. Так они и просидели с королевой почти до самого рассвета, больше беседуя, нежели предаваясь утехам в постели.

Элегиар.

2153 год, начало лета.

Ученый приют был самой крайней правой башней, упирающейся одним своим боком во дворец, а другим – в сад отцов, который выходил к великой реке Химей. Днем в этой башне всегда царила суета. Здесь собирались все придворные ученые, от звездочетов до сведущих в ядах веномансеров.

На первых этажах располагались кладовые, склады для алхимии и трав, комнаты для низшей прислуги. Начиная с третьего этажа появлялись совещательные залы, в которых на собраниях ученые мужи таскали друг друга за бороды. Между прочим, эти собрания проходили с завидной регулярностью, потому что всегда было что обсудить.

Еще выше располагались лаборатории, «мудрые комнаты» (залы малых заседаний) и покои приближенных к консулам людей и вампиров.

Ближе же к остроконечному шпилю под небесами жили, по обычаю, в своих покоях архимаг и королевский веномансер, соседствуя. Под этих господ и их запросы были отведены целых три этажа, поэтому на тесноту им жаловаться не приходилось. Семьи их обитали, как водится, либо в башне Коронного дома, либо в жилых домах Золотого города.

И вот когда на Элегиар легла густая, волшебная ночь, полная ярких звезд и огромной луны, которая была в своей полной фазе, башня ученых темнела на фоне прочих. Но не вся. На верхних этажах зиждилась жизнь. В окне, обращенном к реке Химей, горели сразу несколько сильфовских ламп.

Абесибо, в домашнем своем мягком халате из арзамаса, сидел с пером над пергаментом и размышлял. Время от времени он оборачивался к столу, на котором лежало под простынями вскрытое тело, чтобы что-то понять, и тут же возвращался к письму.

«20-я попытка», – писал Абесибо.

«17-й день етана. Девочка, вампир, лет восьми, что соответствует нужному возрасту, была допущена к самцу кельпи. Самец был сильно ослаблен – в чаше пред ним покоилось ½ кавы воды.

18-й день. Пополудни девочка осмелела и стала искать контакта.

10-й день серы. После нескольких недель зачитывания сказок, что соответствует нужным условиям, она коснулась самца кельпи. Между ребенком и кельпи проскочила искра, схожая по цвету и размеру с искрами, возникающими от оставления магического клейма. Сие подтверждает – кельпи заимел власть над душой рабыни.»

Абесибо задумался и снова обернулся к телу. На него глядели из-под грубого полотнища белые пальчики ноги, детской. Прищурившись, архимаг потер сильфовский фонарь. Тот стоял справа и разливал свой свет на пергамент, чернильницу и ухоженные руки Абесибо.

Несмотря на то, что за золото сейчас можно было исцелить почти все, кроме смерти, некоторые элементы тела оставались магии неподвластны.

Например, никто так и не смог познать орган ума, который, как предполагается, находится в голове в розово-сером орехоподобном виде. Никто не познал и глаза, механизм столь сложный, что даже сотни вскрытий трупов не смогли излечить короля, ослепшего после яда.

Поэтому Абесибо заботился о своем зрении, как о том, что, потеряв, он не сможет вернуть назад. Он был в силах исцелить сердце, кожу, мог налить руки молодецкой мощью, но глаза он щадил, чтобы не пойти по стопам других великих чародеев, которые после ста лет все как один почти слепли.

Когда светильник засиял, как крохотное солнце, Абесибо продолжил писать.

«12-й день. В блюдце было долито еще ½ кавы воды, что дало самцу кельпи сил. Он смог обрести цельную форму без подтеков и гнили. Девочка проявляла о реликте большую заботу.

13-й день. Он попытался убить девочку. Я помешал, испарив часть жидкости до изначальных ½ кавы. Девочка была выпровожена из клети.

Я пытался проставить ей магическое рабское клеймо, но не смог. Из этого следует, что связь с кельпи еще действовала.

Девочка была отрешенной, спокойной. Отвечала на мои вопросы разумно, но взор ее часто становился туманен. Она была околдована.

15-й день. Спустя два дня отлучения у девочки появилась агрессия – она стремилась вернуться в клеть к кельпи. Однако по его поведению я сделал вывод, что он совершит с ней то же самое, что с прошлыми девятнадцатью детьми ранее – попытается съесть.

16-й день. На теле (на ладонях, лице, животе, ногах) девочки были сделаны надрезы, однако они зажили в обычном течении времени. Ускоренное целительство, несмотря на связь с кельпи, замечено не было.

19-й день. Я использовал на девочке простое заклинание огня, повелевания и удушения. Эффект от них был полным для вампира. Никакой невосприимчивости замечено не было. От касания «тени» она сразу же умерла.

20-й день. При вскрытии никаких изменений в теле замечено не было».

Абесибо почесал лысеющую макушку. Затем, устав, он откинулся в кресле на бархатные подушечки и уставился в окно, за которым мерцали звезды. Ночь была прекрасна, однако дотошный демонолог глядел сквозь нее. Не видел он ни сверкающей под луной глади реки, ни раскинувшихся вокруг города с северо-восточной стороны полей, на которых сохли стога.

Мыслями Абесибо Наур был в прошлом, в том ветреном дне, когда на берегу пруда отрубили руку рабу Юлиану. Рука тогда ни почернела, ни сгнила.

– Из сего следует вывод, – шептал сам себе архимаг. – Либо тот ноэльский выродок раскрыл не всю историю, и его невосприимчивость к магии – это следствие другого процесса, либо его связь с кельпи действительно уникальна. Я не могу проверить его правоту касаемо дитя, порождения кельпи, так как их самцы слишком агрессивны, но…

И Абесибо, вспыхнув зло глазами, принялся писать дальше.

«В следующей части исследования я собираюсь более не испытывать рабов на магию и исцеление. Целью моей станет снятие с них клейма кельпи. Для сего понадобится, по моим подсчетам, порядка трех десятков рабов, ибо даже снятие обычного клейма, произведенного клеймовщиками, в десятой части случаев кончается смертью.