Короткий зимний день шел к концу. Улицы были пусты, лишьизредка попадались прохожие, да и те шагали торопливо, с озабоченным видомлюдей, желающих возможно скорее покончить дела и укрыться в уютных домах отпронизывающего ветра и надвигающихся сумерек. Они не глядели ни вправо, нивлево; они не обращали никакого внимания на наших путников, даже как будто невидели их. Эдуард Шестой спрашивал себя, случалось ли когда-нибудь, чтобы толпасмотрела на короля, шествующего в тюрьму, с таким великолепным равнодушием.Наконец полицейский дошел до совершенно пустой рыночной площади и сталпересекать ее. Дойдя до середины, Гендон положил руку на плечо полицейского ишепнул ему:

— Погоди минутку, добрый сэр! Нас никто не слышит. Мне нужносказать тебе два слова.

— Мой долг запрещает мне разговаривать, сэр! Пожалуйста, незадерживай меня, скоро ночь.

— А все-таки погоди, потому что дело близко тебя касается.Отвернись на минутку и притворись, будто ты ничего не видишь: дай бедномумальчику убежать.

— Как ты смеешь предлагать мне это? Арестую тебя именем…

— Постой, не торопись. Поспешность никогда не приводит кдобру. — Гендон понизил голос и шепнул на ухо полицейскому: — Поросенок,купленный тобою за восемь пенсов, может стоить тебе головы!

Бедный полицейский, захваченный врасплох, сначала слова немог выговорить, а потом начал грозить и ругаться. Но Гендон спокойно итерпеливо ждал, пока он угомонится, затем сказал:

— Ты мне понравился, приятель, мне не хотелось бы, чтобы тыпопал в беду. Помни, что я все слышал, от слова до слова. Я сейчас докажу тебеэто, — и он повторил слово в слово весь разговор полицейского с женщиной всенях и прибавил: — Ну что, разве не так было дело? Разве я не могу, еслипонадобится, дать показания перед судьей?

В первую минуту полицейский онемел от страха и досады; потомпришел в себя и с напускной развязностью возразил:

— Ты делаешь из мухи слона; мне просто вздумалось подшутитьнад этой женщиной ради забавы.

— И поросенка ты оставил у себя ради забавы?

Полицейский ответил торопливо:

— Конечно, добрый господин. Говорят тебе, что это былашутка.

— Я начинаю тебе верить, — сказал Гендон не то всерьез, нето в насмешку. — Так ты постой здесь немного, а я сбегаю спрошу его милостьсудью, — он ведь человек опытный, разбирается и в законах, и в шутках, и в…

Он повернулся и пошел, договорив уже последние слова находу. Полицейский помедлил немного, потоптался на одном месте, выругался разадва, потом крикнул ему вдогонку:

— Постой, добрый сэр, погоди минутку! Ты говоришь, судьюспросишь? Да он на шутки туп, как чурбан! Пойди-ка лучше сюда, давай поговорим!Странное дело! Я, кажется, попал в историю, и все из-за невинной, необдуманнойзабавы. Я человек семейный, у меня жена, дети… Рассуди же здраво, твоя милость,чего ты хочешь от меня?

— Только того, чтобы ты был слеп, нем и не двигался с места,пока не досчитаешь до ста тысяч, — сказал Гендон с таким видом, как будтопросил о самой ничтожной услуге.

— Да ведь я тогда пропащий человек! — с отчаянием вскричалполицейский. — Будь же рассудителен, мой добрый сэр; ведь ты же сам понимаешь,что то была шутка и ничего больше. А если даже принимать ее всерьез, так и тоза такую малость самое большее, чем я рискую, это получить нагоняй от судьи: онсделает мне выговор и посоветует никогда не повторять подобных дел.

— Это шутка? — с ледяной торжественностью возразил Гендон. —Эта твоя шутка носит в законе название, ты знаешь какое?

— Я этого не знал! Может быть, я был неосторожен. Мне и вголову не приходило, что это уже носит название… Я думал, что я первый изобрелтакую шутку.

— Да, она имеет название. В законах она называется Noncompos mentis lex talionis sic transit gloria imundi.[33]

— Ах, господи!

— И наказание — смертная казнь!

— Господи, помилуй меня, грешного!

— Воспользовавшись преимуществом своего положения,злоупотребив беспомощностью зависящего от тебя лица, ты захватил за бесценокчужую собственность стоимостью свыше тринадцати пенсов с половиной; а это вглазах закона есть умышленная недобросовестность, вероломство, превышениевласти, ad hominem expurgatis in status quo, и наказание за это — смерть нависелице, без выкупа, пощады, покаяния и утешения религии.

— Поддержи меня, ради бога, мой добрый сэр, ноги не держатменя! Сжалься, избавь меня от погибели, и я стану к вам спиной и ничего неувижу и не услышу.

— Ладно! Наконец-то ты поумнел. А поросенка ты отдашь этойженщине?

— Отдам, непременно отдам! И никогда в жизни больше недотронусь до поросенка, хотя бы сам архангел мне принес его с небес! Ступай, яради тебя ослеп на оба глаза, я ничего не вижу. Я скажу, что ты силой вырвал уменя из рук осужденного. Дверь в тюрьме ветхая, плохая, я сам выломаю ее послеполуночи.

— Выломай, добрая душа, худого от этого никому не будет.Судья сам жалеет бедного мальчика; он не станет проливать слезы и ломатьтюремщику кости из-за того, что мальчик убежит.

Едва полицейский скрылся из виду, Гендон попросил еговеличество поспешить за город и там ждать, пока он сходит в трактир ирасплатится по счету. Полчаса спустя два друга уже весело трусили к востоку нажалких одрах Гендона. Королю теперь было тепло и удобно, потому что он сбросилсвои лохмотья и оделся в поношенное платье, купленное Гендоном на Лондонскоммосту.

Гендон не хотел переутомлять мальчика; он полагал, чтодорожная усталость, еда не во-время и скудный сон будут вредно действовать наего расстроенный ум, тогда как покой и правильная жизнь, несомненно, ускорятвыздоровление. Он жаждал увидеть своего маленького друга здоровым, жаждалосвободить его мозг от болезненных видений и поэтому решил подвигаться кродному дому, из которого так давно был изгнан, не спеша, маленькимипереходами, вместо того чтобы, повинуясь голосу своего нетерпения, скакать тудадень и ночь.