Радость короля стала почти невыносимой. Его утомленныелегкие работали из всех сил, но все было напрасно: туго стянутые челюсти иовечья шкура не пропускали звука. Вдруг его охватило отчаяние: он услышал, какотшельник сказал:

— Ах, это доносится снаружи. Наверно, вон из тех кустов.Пойдем, я провожу тебя.

Король слышал, как они вышли, разговаривая; слышал, как шагиих быстро замерли вдали, — и он остался один, среди страшного, зловещегобезмолвия.

Прошла, кажется, целая вечность, прежде чем шаги и голосараздались снова; на этот раз до короля донесся новый звук — стук копыт. Онуслышал, как Гендон сказал:

— Дольше я не стану дожидаться. Не могу. Он, наверное,заблудился в этом густом лесу. В какую сторону он пошел? Укажи мне дорогу,живо!

— Вот сюда… Но погоди… Я пойду с тобой и буду указывать тебепуть.

— Спасибо… спасибо! Право, ты лучше, чем кажешься с первоговзгляда. Не думаю, чтобы нашелся другой архангел с таким добрым сердцем… Можетбыть, ты хочешь ехать верхом? Так возьми осла, которого я приготовил для моегомальчугана… Или, может быть, ты предпочтешь обхватить своими святыми ногамиэтого злополучного мула, которого я купил для себя? Меня здорово надули! Этотмул не стоит и месячного процента на медный фартинг, отданный в долгбезработному лудильщику.

— Нет, садись сам на мула, а ослика веди за собою! Я большедоверяю собственным ногам, — я пойду пешком.

— Тогда подержи, пожалуйста, эту малую тварь, пока я сопасностью для жизни и со слабой надеждой на успех попытаюсь вскарабкаться набольшую.

После этого послышались понукания, крики, свист бича, ударыкулаками, отборнейшая громоподобная брань, наконец горькие упреки, которым мул,по-видимому, внял, так как военные действия прекратились.

С невыразимым горем слушал связанный маленький король, какзамирали вдали шаги и голоса. Теперь он утратил всякую надежду на освобождение,и мрачное отчаяние овладело его сердцем. «Моего единственного друга увелиобманом отсюда, — говорил он себе. — Старик вернется и…»

Он задохнулся и так неистово заметался на постели, чтосбросил прикрывавшую его овечью шкуру.

И вдруг услышал звук отворившейся двери! При этом звукехолод пронизал его до костей: ему казалось, что он чувствует нож у своегогорла. В смертельном страхе закрыл он глаза, в смертельном страхе открыл ихснова — перед ним стояли Джон Кенти и Гуго!

Если бы у него рот не был завязан, он бы сказал: «Славабогу!»

Минуту спустя руки и ноги короля были свободны, ипохитители, схватив его под руки с двух сторон, что было духу потащили в глубьлеса.

Опять начались скитания короля Фу-фу Первого в обществебродяг и отщепенцев; опять пришлось ему выносить наглые издевательства итупоумные шутки, а порой — за спиною у атамана — и злые проделки Джона Кенти иГуго. Кроме Кенти и Гуго, у него не было настоящих врагов; иные даже любилиего; и все восторгались его смелостью, его бойким умом. В течение двух-трехдней Гуго, под присмотр которому был отдан король, исподтишка делал все чтомог, чтобы отравить мальчику жизнь; а ночью, во время обычных оргий, забавлялвсю ораву, досаждая ему всякими мелкими пакостями, — всегда будто случайно. Двараза он наступил королю на ногу, — тоже случайно, — и король, как подобало егокоролевскому сану, отнесся к этому с презрительным равнодушием, словно бы незаметив; но когда Гуго в третий раз проделал то же, король ударом дубинкисвалил его на землю, к полному восторгу всей шайки. Гуго, вне себя от гнева истыда, вскочил на ноги, схватил дубинку и в бешенстве напал на своегомаленького противника. Гладиаторов мгновенно окружили кольцом, подбадривали ихокриками, бились об заклад, кто победит. Но бедному Гуго не везло — егояростные, неуклюжие удары были отбиты рукой, которую лучшие мастера Европыобучили всем тонкостям фехтовального искусства. Маленький король стоял изящно инепринужденно, зорко следя за каждым движением противника и отражая сыпавшийсяна него град ударов так легко и уверенно, что живописная толпа оборванцев вылаот восхищения; и всякий раз, как его опытный взгляд подмечал оплошностьпротивника и молниеносный удар обрушивался на голову Гуго, рев и гогот кругомпревращались в бурю.

Через четверть часа Гуго, избитый, весь в синяках,безжалостно осыпаемый насмешками, с позором покинул поле битвы, а оставшегосяцелым и невредимым победителя буйная толпа подхватила и доставила на почетноеместо, рядом с атаманом, где он с подобающими церемониями был возведен в сан«короля боевых петухов»; его прежний, унизительный титул был торжественноупразднен, и объявлено было, что всякий, кто осмелится этот прежний титул произнести,будет изгнан из шайки.

Все попытки заставить короля приносить пользу шайкеокончились неудачей: он упорно отказывался от всякого поручения; мало того, онвсе время думал о побеге. В первый же день его втолкнули в пустую кухню, — онне только не похитил там ничего, но еще пытался позвать хозяев. Его отдалимеднику помогать в работе, — он не стал работать; мало того, он грозилсяприбить медника его же паяльным прутом. В конце концов и медник и Гуго только отом и заботились, как бы не дать мальчишке убежать. Он метал громы своегоцарственного гнева на всякого, кто пытался стеснить его свободу или заставитьего служить шайке. Его послали под присмотром Гуго просить милостыню вместе соборванной нищенкой и больным ребенком, — но ничего не вышло: он не хотелпросить милостыни ни для себя, ни для других.

Так прошло несколько дней; невзгоды этой бродячей жизни,тупость, низость и пошлость ее мало-помалу становилась невыносимыми маленькомупленнику, и он уже начинал чувствовать, что избавление от ножа отшельника былолишь временной отсрочкой смерти.

Но по ночам, во сне, он забывал обо всем и снова восседал натроне властелином. Зато как ужасно бывало его пробуждение! Начиная с тоговремени, как его захватили, и до поединка с Гуго тяготы его унизительной жизниросли с каждым днем и переносить их становилось все трудней и трудней.

На другое утро после поединка Гуго проснулся, пылая местью ксвоему победителю, и стал замышлять против него всевозможные козни. У негосозрело два плана. Один состоял в том, чтобы как можно больнее уязвить гордостьи «воображаемое» королевское достоинство мальчика; а если этот план не удастся— взвалить на короля какое-нибудь преступление и потом предать его в рукинеумолимого закона.