Все камеры были переполнены, и двух друзей приковали на цепьв большой комнате, где помещались обыкновенно мелкие преступники. Они были неодиноки: здесь же находилось еще около двадцати скованных узников — молодых истарых, мужчин и женщин, — буйная и неприглядная орава. Король горько жаловалсяна оскорбление его королевского достоинства, но Гендон был угрюм и молчалив: онбыл слишком потрясен. Он, блудный сын, вернулся домой, воображая, что все с умасойдут от счастья, увидев его; и вдруг вместо радости — тюрьма. Случившеесябыло так не похоже на его ожидания, что он растерялся; он не знал даже, каксмотреть на свое положение: считать ли его трагическим, или просто забавным. Ончувствовал себя, как человек, который вышел полюбоваться радугой и вместо того былсражен молнией.

Но мало-помалу его спутанные мысли пришли в порядок, и тогдаон стал размышлять об Эдит. Он обдумывал ее поведение, рассматривал его со всехсторон, но не мог придумать удовлетворительного объяснения. Узнала она его илине узнала? Этот трудный вопрос долго занимал его ум; в конце концов он пришел кубеждению, что она его узнала и отреклась от него из корыстных побуждений.Теперь он готов был осыпать ее проклятиями; но ее имя было так долго для негосвященным, что он не мог заставить себя оскорбить ее.

Закутавшись в тюремные одеяла, изорванные и грязные, Гендони король провели тревожную ночь.

За взятку тюремщик добыл водки для некоторых арестантов, и,конечно, это кончилось дракой, бранью, непристойными песнями. После полуночи одиниз арестантов напал на женщину, стал бить ее по голове кандалами, и толькоподоспевший тюремщик спас ее от смерти: он водворил мир, ударив по головенападавшего. Тогда драка прекратилась, и те, кто не обращал внимания на стоны ижалобы обоих раненых, могли уснуть.

В течение следующей недели дни и ночи проходили стомительным однообразием: днем появлялись люди (их лица были более или менеезнакомы Гендону), чтобы взглянуть на «самозванца», отречься от него инадругаться над ним; а по ночам повторялись попойки и драки. Однако под конецкое-что изменилось. Однажды тюремщик ввел в камеру какого-то старика и сказалему:

— Преступник в этой комнате. Осмотри всех своими старымиглазами. Быть может, ты узнаешь его.

Гендон поднял глаза и в первый раз за все время пребывания втюрьме обрадовался.

Он сказал себе: «Это Блек Эндрюс. Он всю жизнь служил семьемоего отца; он добрый, честный человек, сердце у него хорошее. Но теперьчестных людей совсем не осталось, все стали лжецы. Этот человек узнает меня иотречется от меня, как остальные».

Старик обвел взглядом комнату, посмотрел в лицо каждогоузника и, наконец, сказал:

— Я не вижу здесь никого, кроме низких негодяев, уличногосброда. Который он?

Тюремщик засмеялся.

— Вот! — сказал он. — Вглядись хорошенько в этого большогозверя и скажи мне, что ты о нем думаешь.

Старик подошел, долго и пристально смотрел на Гендона, потомпокачал головой и сказал:

— Нет, это не Гендон и никогда Гендоном не был!

— Правильно! Твои старые глаза еще хорошо видят. Будь я наместе сэра Гью, я взял бы этого паршивого пса и… — Тюремщик встал на носки, какбы затягивая воображаемую петлю, и захрипел, словно задыхаясь.

Старик злобно проговорил:

— Пусть благодарит бога, если с ним не обойдутся еще хуже.Попадись мне в руки этот негодяй, я бы изжарил его живьем!

Тюремщик захохотал злорадным смехом гиены и сказал:

— Поболтай-ка с ним, старик! Все с ним болтают. Это тебяпозабавит.

С этими словами он повернулся и ушел.

Старик упал на колени и зашептал:

— Слава богу, ты вернулся, наконец, мой добрый господин! Ядумал, что ты уже семь лет тому назад умер, а ты жив! Я узнал тебя с первоговзгляда; трудно мне было притворяться и лгать, будто я не вижу тут никого,кроме мелких воров и мошенников. Я стар и беден, сэр Майлс, но скажи одно слово— и я пойду и провозглашу правду, хотя бы меня удавили за это.

— Нет, — сказал Гендон, — не надо. Ты только погубишь себя,а мне не поможешь. Но все-таки благодарю тебя: ты хоть отчасти возвратил мнемою утраченную веру в род человеческий.

Старый слуга был очень полезен королю и Гендону: он заходилпо нескольку раз в день, будто бы поглумиться над обманщиком, и всегда приносилчто-нибудь вкусное, чтобы хоть немного скрасить убогую тюремную еду; крометого, он сообщал текущие новости. Лакомства Гендон приберегал для короля: безних его величество, пожалуй, не выжил бы, потому что был не в состоянии естьгрубую, отвратительную пищу, приносимую тюремщиком. Чтобы не вызватьподозрений, Эндрюс принужден был приходить на короткое время, но каждый раз онухитрялся сообщить что-нибудь новое — шепотом, чтобы его слышал только Гендон;вслух же он лишь ругался.

Так мало-помалу Майлс узнал историю своей семьи. Артур умершесть лет тому назад. Эта утрата и отсутствие вестей о Майлсе сильно подорвализдоровье его отца. Ожидая скорой смерти, старик хотел непременно женить Гью наЭдит; но та все оттягивала свадьбу, надеясь на возвращение Майлса. Тут-то ипришло известие о том, что Майлс умер; этот удар уложил в постель сэра Ричарда;старик решил, что конец его близок, и стал торопить со свадьбой. Гью, конечно,поддерживал его. Эдит выпросила еще месяц отсрочки, потом другой и, наконец,третий. Их обвенчали у смертного одра сэра Ричарда. Брак оказался не изсчастливых. Ходили слухи, что вскоре после свадьбы молодая нашла в бумагах мужанесколько черновиков рокового письма и обвинила его в гнусном подлоге, которыйускорил их брак и смерть сэра Ричарда. Рассказы о жестоком обращении с ледиЭдит и слугами переходили из уст в уста; после смерти отца сэр Гью сбросилмаску и стал безжалостным деспотом для всех, кто жил в его владениях исколько-нибудь зависел от него.

Один из рассказов Эндрюса живо заинтересовал короля:

— Ходит слух, что король помешан. Но только, ради бога, неговорите, что слышали это от меня, потому что об этом запрещено говорить подстрахом смертной казни.

Его величество грозно взглянул на старика и сказал:

— Король не помешан, добрый человек, и лучше бы тебезаниматься своими делами, чем передавать мятежные слухи.

— Что он говорит, этот мальчик? — спросил Эндрюс, пораженныйтаким резким и неожиданным нападением.