Но было кое-что еще. Нечто, невидимое никому другому, спрятанное глубоко под поверхностью, заставляющее их бережно и осторожно относиться к своему браку.

С того самого дня, как пришло письмо Каролин, все изменилось. Трудно было точно определить, что именно произошло с их отношениями, но причина этого была кристально ясна. Кристоф, живущий во Франции, был призраком, чье незримое присутствие теперь преследовало их обоих. Он был тут, когда Элла, развешивая белье на веревке, останавливалась, чтобы посмотреть на юг, за холмы, покрытые горной зеленью, и мысленно представляла далекий остров, купающийся в куда более ясном и теплом свете. Он был тут, когда она вытирала пыль со стоявшей на подоконнике в ванной склянки с ракушками, которые Ангус и дети собирали на пляжах западного побережья во время семейного отдыха. Он все еще был тут, несмотря на то что она взяла несколько его любовных писем, спрятанных в глубине шкафа в коробке из-под сигар, и бросила их в огонь – как часть своего молчаливого обещания мужу, что она будет ему самой лучшей женой, какой только можно быть.

Их отношения дали трещину. Семья, которую они строили вместе, могла легко разрушиться, если она не сделает все возможное, чтобы снова укрепить ее. Поэтому Элла жила в постоянном беспокойстве, ступая осторожно, все время заглядывая вперед, чтобы попытаться заранее обнаружить нечто, подрывающее доверие Ангуса к ней, и предпринять шаги, чтобы обойти эти потенциальные ловушки. Как она могла заставить мужа поверить в ее любовь к нему, когда он знал о том, что было раньше?

Но больше всего она беспокоилась за самого Ангуса. В тот день, когда она прочла письмо Каролин, что-то поменялось, и теперь, хотя внешне ее муж казался таким же сильным и спокойным, как всегда, Элла чувствовала почти неуловимое замешательство, когда он обнимал ее, и порой она ловила тень сомнения в его искренних голубых глазах.

Каролин время от времени писала ей, и Элла всегда осмотрительно показывала эти письма Ангусу: он должен был знать, что жена не скрывает от него ничего, связанного с Кристофом. Во всяком случае, Каролин лишь мимоходом упоминала о своем брате, понимая, насколько щекотливой выглядит создавшаяся ситуация.

Месье Мартэ умер в 1946 году, через несколько месяцев после того, как Кристоф вернулся на Ре. Каролин была благодарна судьбе хотя бы за то, что отец успел узнать, что сын его жив, и даже смог привезти его домой. Однако сердце не вынесло печали от потери Марион. Однажды ночью месье Мартэ закрыл глаза и ушел к ней, а смерть принесла наконец покой, в котором ему было отказано в конце его жизни.

Теперь Каролин жила одна в белом домике с бледно-голубыми ставнями, решив остаться на острове; ей не хотелось в Париж. Она писала, что открыла небольшую галерею искусств в Сен-Мартене, где выставляла работы художников из местного поселения и даже с успехом продавала их летом туристам, нашедшим на острове свободу и умиротворение и желающим увезти с собой напоминание об этом. Про Кристофа она писала, что он вернулся в Париж, где занялся живописью. Его работы получили признание в городе и за его пределами.

Все это было так непохоже на повседневное существование Эллы, что ей чудилось, будто она читает в этих письмах роман о людях и местах, которые не могут существовать на самом деле.

А она здесь, живет своей жизнью с мужем и детьми, которые каждый день привязывают ее к этой однообразной реальности.

Она взъерошила волосы Робби, а он, заметив стайку своих друзей, не оглядываясь, побежал через школьные ворота, волоча за собой спортивную сумку по настилу детской площадки.

– Не забудь передать записку о сегодняшней поездке в ботанический сад, хорошо? – сказала она Роне, крепко обнимая ее, зная, что это не вызовет протестов, так как девочки устроены по-другому.

– Я так и сделаю, мамочка. Увидимся днем.

Элла стояла у ворот и наблюдала. Рона обернулась, как она и ожидала. Мама ободряюще помахала дочери, послала ей воздушный поцелуй, прежде чем повернуться и пойти в магазин за продуктами. Прежде чем вернуться в стабильность и предсказуемость их дома.

* * *

– Как прошел день? – спросила Элла у Роны.

– Все в порядке. Я получила «Отлично» по математике. А мою картину с морским пейзажем повесили на стену.

– Молодец, Рона. А как насчет тебя, Робби? Как твои дела?

Он пожал плечами и поплелся за ними в сторону трамвайной остановки.

– Нормально, – буркнул он неохотно.

Элле показалось, что он слегка бледен.

– Вы, должно быть, устали после первой недели занятий. Ничего страшного, сейчас уик-энд, и на ужин у меня есть твои любимые сосиски с картофельным пюре. Сегодня тебе лучше лечь пораньше.

«Слава богу, первая неделя учебного года была короткой», – подумала она. Запас энергии, необходимой ученикам в школе, требовался впечатляющий, особенно когда они перестраивались после долгих летних каникул.

В тот вечер, укладывая Робби, Элла поцеловала его и спросила:

– Ну что, теперь тебе получше? – Он съел почти весь свой ужин, а потом, довольный, весь вечер играл с машинками, лежа на полу в своей спальне. Он кивнул. – Хорошо. Ты можешь подольше поспасть утром и тогда будешь полон сил!

Она улыбнулась ему, зная, что он все равно встанет рано, потому что не захочет терять ни секунды из своих выходных. В доме Делримплов давно уже никто не позволял себе подолгу валяться в кровати.

Позже тем же вечером, лежа в постели, она повернулась к Ангусу и обняла его, стараясь не обращать внимания на крошечный укол грусти, который она почувствовала из-за того, что он в ответ не заключил ее в свои объятия, как делал это раньше… Он автоматически поцеловал ее в лоб.

– Ты в порядке? – спросила она его, стараясь говорить непринужденно.

Он улыбнулся, будто только что вынырнул из своей рассеянной задумчивости и наконец-то увидел ее.

– О да, замечательно, просто у меня сейчас на работе полным-полно дел. А у тебя? Все хорошо?

– Да, все прекрасно. Рада, что уже пятница. Мне всегда кажется, что после праздников вернуться к рутине гораздо сложнее.

Он протянул руку и выключил лампу на прикроватной тумбочке, а затем снова повернулся к ней.

– Не важно. Выходные начинаются здесь…

Он начал целовать ее со знанием дела, с желанием и настойчивостью, и она, успокоенная, расслабилась, потерялась в его крепких объятиях.

* * *

На следующее утро их разбудил неуверенный стук в дверь спальни.

– Папочка! Мамочка! Я приготовила вам чай! – Рона толкнула дверь, осторожно неся на подносе чашки с блюдцами. Фарфор звенел, когда она шла по ковру, изо всех сил стараясь не пролить ни капли.

– Ну, спасибо тебе, милая.

Ангус взял у нее свою чашку, поставил ее на прикроватный столик, а затем сгреб Рону в медвежьи объятия.

– Это моя девочка!