– В самой середке многих вещей попадаются щели, – сказалХомер, и уселся более прямо, словно ему ранее было не совсем удобно. –Прямо-таки в чертовой серединке, тютелька в тютельку, не левее и не правеецентра и все, что ты можешь, – это сказать: «Тут ничего не поделаешь», ониздесь, эти чертовы щели, и ты должен их как-то обойти, подобно тому, какобъезжаешь на машине рытвину на дороге, которая грозит поломать тебе ось. Тыпонимаешь меня? И ты стараешься забыть о них. Или это напоминает тебе вспашкуземли, когда ты можешь вдруг попасть в какую-то яму. Но если тебе вдругпопадется какой-то разлом в земле, в котором ты видишь мрачную тьму, наподобиепещеры, ты скажешь самому себе: «Обойди-ка это место, старина. Не трогай его! Яздесь могу здорово вляпаться, так что возьму-ка я влево». Потому что ты неискатель пещер или поклонник каких-то научных изысканий, а занимаешься добройпахотой.

«Щели в середине вещей»…

Он довольно долго словно грезил наяву, и я не трогал его. Неделал никаких попыток вернуть его на землю. И наконец он сказал:

– Она исчезла в августе. В первый раз я увидел ее в началеиюля, и она выглядела… – Хомер повернулся ко мне и сказал каждое слово оченьмедленно и четко, с большим нажимом:

– Дэйв Оуэнс, она выглядела великолепно! Просто былавеликолепной и дикой и почти неукрощенной. Те небольшие морщинки вокруг глаз,которые я заметил раньше, казалось, куда-то исчезли. Уорт Тодд был на какой-токонференции или где-то там еще в Бостоне. И она стояла тут, на самом краешкетеррасы – а я был посредине ее, в рубашке навыпуск, – и она мне вдруг говорит:

«Хомер, вы никогда не поверите в это».

«Нет, миссис, но я попытаюсь», – ответил я.

«Я нашла еще две новые дороги, – сказала Фелия, – идобралась до Бэнгора в последний раз, проехав всего шестьдесят семь миль».

– Я помнил, что она говорила мне в прошлый раз, и ответил:

«Это невозможно, миссис. Извините меня, конечно, но япроверял сам расстояние на карте в милях, и семьдесят девять – это тот минимум,который нужен вороне для полета по кратчайшей прямой». – Она рассмеялась истала выглядеть еще красивей, чем прежде. Подобно богиням в солнечном свете, наодном из холмов, что описаны в древних сказаниях, когда на земле не былоничего, кроме зелени и фонтанов, а у людей не было морщинок и слез, потому чтосовсем не было причин для печали.

«Это верно, – ответила она, – и вы не сможете пробежать милюбыстрее четырех минут. Это математически доказано».

«Это ведь не одно и то же», – заметил я.

«Одно и то же, – возразила она. – Сложите карту ипосмотрите, куда исчезнут все эти линии, Хомер. Их будет намного меньше, чемесли бы вы ехали по самой прямой линии. И чем больше вы сделаете сгибов, темменьше останется миль».

– Я еще хорошо тогда помнил нашу с ней поездку, хотя это ибыло словно во сне, а потому сказал:

«Миссис, вы, конечно, легко можете сложить карту, но вы несумеете сложить настоящую землю. Или, по крайней мере, вам не следует пытатьсяэто делать. Нам следует не трогать это».

«Нет, сэр, – возразила она. – Это единственная сейчас вещь вмоей жизни, которую я не могу не трогать, потому что она здесь и она – моя».

– Тремя неделями позже – примерно за две недели до ееисчезновения – она позвонила мне из Бэнгора. Она сказала:

«Уорт уехал в Нью-Йорк, и я еду к вам. Я куда-то задеваласвой ключ от дома, Хомер. Мне бы хотелось, чтобы вы открыли дом, и я могла быпопасть в него».

– Этот звонок был около восьми вечера, и как раз началосмеркаться. Я перекусил сэндвичем с пивом перед уходом – не более двадцатиминут. Потом я приехал сюда. Все это вместе взятое не могло занять более сорокапяти минут. Когда я подходил к дому Тоддов, я увидел огонек у кладовой, которыйя никак не мог оставить ранее. Я посмотрел на этот свет с изумлением и почтипобежал туда – и чуть было не столкнулся с ее дьявольским «Мерседесом». Он былприпаркован на склоне так, словно это мог сделать только пьяный, и вся машинаснизу доверху была забрызгана не то навозом, не то грязью, а в той жиже вдолькорпуса машины вкрапливалось нечто типа морских водорослей… только когда фарымоей машины осветили их, мне вдруг показалось, что они движутся. Я припарковалсвой грузовичок позади «Мерседеса» и вышел из него. Эти растения не былиморскими водорослями, но это была трава, похожая на водоросли, и они двигались…очень слабо и вяло, словно умирая. Я коснулся одной из них, и она попыталасьобхватить мою руку. Ощущение было очень неприятным, почти ужасным. Я отдернулруку и обтер ее об штанину. Я обошел машину и встал у ее переда. Тот выгляделсловно пропахавший девяносто миль болот и низин. Выглядел очень усталым.Какие-то жуки были прилеплены по всему ветровому стеклу, только они не былипохожи ни на одно известное мне насекомое, которое' бы я ранее встречал. Срединих находился и мотылек размером с воробья, его крылья все еще слегкаколыхались и подергивались, теряя остатки жизни. Были также какие-то существа,напоминавшие москитов, только у них можно было заметить настоящие глаза, и они,казалось, рассматривали меня. Я мог слышать, как налипшие растения царапаюткорпус автомобиля, умирая и стараясь за что-нибудь зацепиться. И все, о чем ямог думать, было: «Где же, черт возьми, она ехала? И как ухитрилась попастьсюда за три четверти часа?» Затем я увидел еще кое-что. Это было какое-тоживотное, почти расплющенное на решетке радиатора, как раз под самой эмблемойфирмы «Мерседес» – типа звезды, вставленной в круг. Вообще-то большинствоживотных погибает под колесами автомобилей, потому что они прижимаются к земле,надеясь, что беда пронесется над ними. Но сплошь и рядом некоторые из них вдругпрыгают не в сторону, а прямо на чертову машину, и это безумие может привести кгибели не только животного, но и водителя с пассажирами – мне случалось слышатьо таких происшествиях. Это создание, видимо, сделало то же самое. И оновыглядело так, что вполне смогло бы перепрыгнуть танк «Шерман». Оно смотрелосьсловно произошедшее от спаривания вальдшнепа и ласки. Но на то, что осталось нерасплющенным, лучше было бы не смотреть. Оно резало глаза, Дэйв. И даже хуже,оно ранило твое сознание. Его шкура была покрыта кровью, а на концах лапсвисали когти, торчавшие из подушечек, наподобие кошачьих, только куда длиннее.Оно имело огромные желтые глаза, только они уже окостенели. Когда я был ребенком,у меня была фарфоровая игрушка – скульптура каркающего ворона, – котораянапоминала это существо. И зубы. Длинные, тонкие игольчатые зубы, выглядевшиепочти как штопальные иглы, вытащенные из его рта. Некоторые из них торчалипрямо в стальной решетке радиатора. Вот почему и вся эта тварь оставаласьвисеть на передке машины, она сама себя подвесила за счет острых и цепкихзубов. Я рассмотрел ее и был абсолютно уверен, что голова ее полна яда, как угадюки, и прыгнула она на машину, как только заметила ее, для того, чтобыпопытаться прикончить эту добычу. И я знал, что отдирать эту тварь от машинымне не следует, потому что у меня были царапины на руках – порезы от сена, – иможно было быть почти уверенным, что я погибну столь же просто, как если бы наменя свалился здоровый камень, от всего нескольких капель яда, который быпросочился в порезы.