Он примчался через пятнадцать минут, злой и растревоженный, молчал чуть ли не всю дорогу, постоянно поглядывая на часы. Ада хмурилась, но в глубине души была довольна. Если он так с ней поступает, то скандал с женой – это то, чего он заслуживает.

– Такси не могла вызвать? – Нервно бросил Илья, когда она в очередной раз пнула коленкой водительское сидение, от злости ну и для того, чтобы не расслаблялся, конечно.

– Еще чего. Я и так иду туда одна. Представляешь, как это будет выглядеть?

– Сама выкручивайся. Я вообще не понимаю, что ты там забыла, – сердито бросил он, выжимая газ на полупустой трассе. Ясно, торопится к жене, но и она торопилась, потому что с этими скандалами и ссорами уже опаздывала к началу. Вынула зеркальце, критически оглядела собственное лицо. Глаза блестели недобро, сердито, и ей это даже шло, особенно в сочетании с агрессивным макияжем и открытым платьем. Могла бы и отрицательных героинь играть, подумала, но это, конечно, не обсуждается. Ее успех предопределил ее амплуа, теперь уж не исправить.

– Слухи могут поползти, сплетни, – подразнила она Илью, который и сам успел об этом задуматься, судя по тому, как дернулось его лицо в зеркале заднего вида. Она с интересом наблюдала, как мысль зарождается в морщинках вокруг его глаз, как собирается в улыбку, сладкую, почти приторную.

– Но ты же будешь хорошо себя вести, правда? Чудесно выглядишь, кстати, – она с торжеством улыбнулась, вот он уже сообразил, что за ней совершенно некому будет присмотреть, и, хотя мероприятие планировалось не таким уж многолюдным, иногда достаточно одной пары глаз и языка, чтобы испортить женщине репутацию. Тем более, что Ада всегда давала для этого кучу поводов.

– Конечно, – протянула она, поправляя волосы и снова улыбаясь. Там, конечно, будет тоска зеленая, сплошные разговоры о политике, едва ли приличная музыка, может быть, сносное угощение … Но помотать нервы Илье и Диме, это уже само по себе развлечение. Гораздо лучше, чем сидеть дома и притворяться примерной девочкой.

Наконец, доехали. Открывая ей дверь и подавая руку, Арфов выглядел как-то кисло, словно успел засомневаться в ней, но она бы не сказала, что он не находит себе места от тревоги. Это было меньше, чем она ожидала, но тоже неплохо.

– Ну все, пока, дорогой, – она быстро обняла его и поцеловала в щеку, а вдруг повезло и где-нибудь за углом скрываются папарацци, вот будет радость. Он похлопал ее по плечу, усмехаясь.

– Не напейся там смотри, дорогая, и предохраняться тоже не забывай, – и умчался, издевались габаритные огни. Она раздраженно посмотрела ему вслед, тряхнула головой, выгоняя мысли, выпрямилась, посмотрела на вход в здание. Там стояло двое молодых людей, с совершенно одинаковыми, безучастными лицами. Она бы и внимания не обратила, так давно служба охраны стала неотъемлемой частью города, но что-то в них было не так, и ее взгляд невольно на них задержался. Что-то не в порядке… Спустя секунду, она сообразила, что они одеты в новенькую темно-серую форму с черной окантовкой. Смотрелось неплохо.

«Очень мило, – мелькнуло в ее голове, и она даже замедлила шаг, проходя мимо, чтобы рассмотреть получше. – Надо будет заказать платье такого цвета, только немного синевы добавить». Этот серый, она подумала, пошел бы ее глазам.

В зале было немноголюдно, но все стояли, повернувшись к эстраде, с которой как раз спускался Сайровский, очевидно только что закончивший какую-то речь, которую она со всеми этими треволнениями умудрилась пропустить. В глубине души была рада: и опоздания ее никто не заметил, поскольку все слушали речь, и ей терпеть очередной рассказ о том, как процветает ОЕ, не пришлось. Об этом, на ее вкус, слишком много говорили – и так понятно, что процветает, неужели других тем нет. Было это не слишком патриотично, но только чуть-чуть, а потому – позволительно. Она лучезарно улыбнулась, кивнула нескольким знакомым в толпе, откидывая голову назад, да, пришла одна, что с того? Глаза не заплаканы, выглядит превосходно, кажется, моложе и счастливее, чем на самом деле, так что не надо так на нее смотреть, ни с кем она не ссорилась, ни с кем не расставалась.

Столик с напитками, конечно, поставили как можно дальше от двери, разумеется, и теперь придется незаметно продвигаться к нему, задерживаясь и болтая то с одним, то с другим, потому что в таком обществе броситься к этому столику сразу – значит объявить во всеуслышание, что она алкоголичка. И хотя в этом была доля правды, Ада пока не чувствовала себя готовой к таким признаниям. Вышколенные официанты сновали с подносами между гостями, но, как назло, ни один не прошел мимо.

Она огляделась, прочерчивала маршрут, планировала вечер, который, Арфов оказался прав, обещал быть очень скучным, но не успела сделать и нескольких шагов по направлению к группе не самых неприятных ей людей, как услышала, что ее окликают. Обернулась. К ней, с двумя бокалами шампанского спешил сам виновник торжества, и она расцвела обязательной счастливой улыбкой. Словно вся, до кончиков ногтей стала изгибом губ и радостью его видеть. Еще бы, не каждой женщине бокал подносит свежеизбранный президент огромной страны.

– Здравствуйте, – чуть наклонила голову, едва заметный знак благодарности за его галантность, а он уже целовал ей руку, старомодная привычка, которая невероятно шла его образу обаятельного пожилого господина. Ада знала толк в притворстве и костюмах, и поклясться могла, что Ян Сайровский играет на публику каждую минуту. Его лицо, с ровными чертами, благородными морщинами, его костюм, всегда идеальный и всегда чуть нарушенный какой-нибудь затейливой мелочью, розой в петлице, цепочкой от часов на жилете, шейным платком, его львиная грива абсолютно белых волос – все работало на создание образа, на внушение доверия. И только его глаза казались удивительно неприятными и, иной раз мелькало в них выражение, которое иначе как презрением не назовешь. Он старался произвести впечатление немного эксцентричного, обаятельного, добродушного и умного руководителя, и все в нем вроде бы не противоречило этой иллюзии, но слишком уж гладкими были его речи, слишком уж благородными – морщины, и иной раз ей становилось просто неприятно на него смотреть. А приходилось.

Они поболтали о вечере, о его победе, о ее фильме, о Диме, который отсутствовал, о том, что Сайровский постарается не дать ей заскучать – все так легкомысленно, так беззаботно. Но она ловила и ловила на себе его взгляды, и понадобилось время, чтобы осознать – да он же мысленно уже раздел ее. И совсем неудивительно после этого открытие прозвучало его признание, что на вечере слишком уж шумно и много народу, но что делать, придется некоторое время поиграть роль гостеприимного хозяина, но позже он будет счастлив, если она составит ему компанию и прокатится с ним в одно место…

Не то, чтобы это чувство не было ей знакомо, при ее профессии, внешности и репутации приходилось иной раз терпеть и не такое, но почему-то в его исполнении это оказывалось особенно мерзко, не тешило тщеславие, а унижало. Словно она уже давно со всеми потрохами, со всеми своими тайнами и надеждами, чувствами и переживаниями ничего не стоила, а была только холеным телом, которому он – господин. И не было даже у Вельда такого взгляда, потому что эта похоть не была следствием страстности натуры или воздействия ее красоты, а только холодным пренебрежением ко всему, что она ценила в себе. Ада попыталась взрастить в себе симпатию к новому президенту, ухаживала за ней, как за цветком, но ничего не получалось, это его холодное пренебрежение душило в ней все живое, и она вдруг почувствовала себя грязной, и захотелось отмыться, до костей тереть свою кожу, только бы сошло это липкое чувство, но она только пила свое шампанское, улыбалась и дышать старалась осторожнее, чтобы не слишком оттягивался вниз вырез платья, который теперь казался ей чересчур глубоким. Наконец, его кто-то отозвал в сторону.