— А вы сами откуда? — спросил Джейк.

— Из места, которого больше нет. Ты знаешь Библию?

— Иисус и Моисей. А как же!

Стрелок улыбнулся:

— Точно. Моя земля носила библейское имя — Новый Ханаан. Такона называлась. Земля молока и меда. В том библейском Ханаане виноградныегроздья были такими большими, что их приходилось возить на тележках. У настаких, правда, не вырастало, но все равно это была замечательная земля.

— Я еще знаю про Одиссея, — неуверенно вымолвил Джейк. — Онтоже из Библии?

— Может быть, — отозвался стрелок. — Я не особенно хорошознаю Библию.

— А другие… ваши друзья…

— Других нет. Я — последний.

В небе уже поднимался тоненький серп убывающей луны. Лунакак будто глядела, прищурившись, вниз на скалы, где сидели стрелок и мальчик.

— Там было красиво… в вашей стране?

— Очень красиво, — рассеянно отозвался стрелок. — Поля,леса, реки, утренний туман. Но матушка, помню, всегда говорила, что это толькокрасиво, но все-таки не прекрасно… что только три вещи на свете прекрасныпо-настоящему: порядок, любовь и свет.

Джейк издал какой-то неопределенный звук.

Стрелок молча курил, вспоминая о том, как все это было: ночив громадном Большом Зале, сотни богато одетых фигур, кружащихся в медленном,степенном вальсе или в быстрой, легкой, переливчатой польке. Эйлин Риттер беретего под руку. Эту девушку, как он подозревал, выбрали для него родители. Ее глаза— ярче самых дорогих самоцветов. Сияние, льющееся из хрустальных плафоновэлектрических люстр, высвечивает замысловатые прически придворных и их циничныелюбовные интрижки. Зал был огромен: безбрежный остров света, древний, как исама Центральная крепость, образованная еще в незапамятные времена и состоящаячуть ли не из полной сотни каменных замков. Роланд уже перестал считать,сколько лет минуло с тех пор, как он в последний раз видел Центральнуюкрепость, и, покидая родные места, с болью оторвал взгляд от ее каменных замкови ушел, не оглядываясь, в погоню за человеком в черном. Уже тогда многие стеныобрушились, дворы заросли сорняками, под потолком в главном зале угнездилисьлетучие мыши, а по галереям носилось эхо от шелеста крыльев ласточек. Поля, гдеКорт обучал их стрельбе из лука и револьверов, соколиной охоте и прочимпремудростям, заросли тимофеевкой и диким плющом. В громадной и гулкой кухне,где когда-то хозяйничал Хакс, поселилась колония недоумков-мутантов. Онипялились на него из милосердного сумрака кладовых или скрывались в тени колонн.Теплый пар, пропитанный пряными ароматами жарящейся говядины и свинины,сменился липкой сыростью мха, а в самых темных углах, куда не решались соватьсядаже недоумки-мутанты, выросли громадные бледные поганки. Массивная дубоваядверь в подвал стояла открытая нараспашку, и снизу сочилась невыносимая вонь.Запах был словно символ — конечный и непреложный — всеобщего разложения иразрухи: едкий запах вина, превратившегося в уксус. Так что стрелку ничего нестоило отвернуться и уйти прочь, на юг. Он ушел без сожалений — но сердцевсе-таки дрогнуло.

— А что, была война? — спросил Джейк.

— Еще похлеще. — Стрелок отшвырнул окурок. — Была революция.Мы выиграли все сражения, но проиграли войну. Никто не выиграл в той войне,разве что только стервятники. Им, наверное, осталась пожива на многие годывперед.

— Я бы хотел там жить, — мечтательно протянул Джейк.

— Правда?

— Ага.

— Ладно, Джейк, пора спать.

Мальчик — теперь только смутная тень во мраке — лег на бок исвернулся калачиком под пологом из попоны. Но сам стрелок лег не сразу. Онсидел еще около часа, погруженный в свои долгие, тяжкие думы. Эта внутренняясосредоточенность, углубленность в собственные мысли была для него чем-тоновым, еще не изведанным и даже приятным в своей тихой грусти, но все-таки неимела никакого практического значения: проблему Джейка все равно нельзя разрешитьиначе, чем предсказал оракул, а отказаться от поиска и повернуть назад — этопопросту невозможно. Положение было трагическое, но стрелок этого не разглядел;он видел только предопределение, которое было всегда. Он думал, думал и думал…но, в конце концов, его подлинное естество все-таки возобладало, и он уснул.Крепко, без сновидений.

На следующий день, когда они продолжили свой путь в обход,под углом к узкому клину ущелья, подъем стал круче. Стрелок не спешил: пока ещене было необходимости торопиться. Мертвые камни у них под ногами не хранилиследов человека в черном, но стрелок твердо знал, что он прошел той же дорогой.И даже не потому, что они с Джейком видели снизу, как он поднимался —крошечный, похожий на таком расстоянии на букашку. Его запах отпечатался вкаждом дуновении холодного воздуха, что струился с гор, — маслянистый,пропитанный злобой запах, такой же горький и едкий, как бес-трава.

Волосы у Джейка отросли и вились теперь на затылке, почтизакрывая дочерна загорелую шею. Он поднимался упорно, ступая твердо и уверенно,и не выказывал никаких явных признаков боязни высоты, когда они проходили надпропастями или карабкались вверх по отвесным скалам. Дважды ему удавалосьвзобраться в таких местах, какие стрелку было бы не одолеть в одиночку. Джейкзакреплял на камнях веревку, и стрелок поднимался по ней, подтягиваясь наруках.

На следующее утро они поднялись еще выше, сквозь холодные исырые рваные облака, что закрывали оставшиеся внизу склоны. В самых глубокихвпадинах между камнями уже начали попадаться белые бляхи затвердевшего,зернистого снега. Он сверкал, точно кварц, и был сухим, как песок. В тот день,ближе к вечеру, они набрели на единственный след — отпечаток ноги на одном изэтих пятен снега. Потрясенный, Джейк застыл на мгновение, завороженно глядя начеткий след, потом вдруг испуганно поднял глаза, словно опасаясь, что человек вчерном может материализоваться из своего одинокого следа. Стрелок потрепалмальчика по плечу и указал вперед:

— Пойдем. День уже на исходе.

В последних лучах заходящего солнца они разбили лагерь нашироком плоском каменном выступе к северо-востоку от разлома, уходящего в самоесердце гор. Заметно похолодало. Дыхание вырывалось изо рта облачками пара, и впурпурных отблесках гаснущего дня мокрый кашель грома казался каким-тонездешним и даже безумным.

Стрелок ждал, что мальчик начнет задавать вопросы, но тотничего не спросил. Джейк почти сразу уснул. Стрелок последовал его примеру. Емуснова приснился Джейк — в образе гипсового святого, со лбом, пронзеннымгвоздем. Он проснулся, судорожно хватая ртом разреженный горный воздух. Джейкспал рядом с ним, но спал беспокойно: он ворочался и бормотал неразборчивыеслова, отгоняя, наверное, своих собственных призраков. Исполненный тревожныхпредчувствий, стрелок перевернулся на другой бок и снова уснул.