примерно на восемь дней отснятого материала. Полагаю, они внимательно все просмотрят на предмет чего-нибудь подозрительного, особенно учитывая то, что на камеру попадает дорога за домом Оливии.

– Судя по ее расположению, наверняка еще и садик перед домом, – вставляет Зари.

Рейчел качает головой.

– Нет, не думаю, что его там так уж хорошо видно. Помню, какой шум подняли соседи из дома напротив, когда Кэролайн ее только поставила. Они потребовали установить камеру под другим углом, потому что им не понравилась мысль, что ей будет видно, чем они там занимаются. Есть правила и все такое касательно неприкосновенности личной жизни.

Рейчел не единственная, кто помнит об этом, но я помалкиваю, поскольку не хочу, чтобы разговор уклонился в эту сторону. У меня такое чувство, что поначалу Кэролайн сделала так, как они просили, но затем слегка изменила угол установки камеры, потому что в противном случае не могла бы видеть дорогу достаточно далеко, чтобы вовремя засечь приближающийся грузовик и выскочить на улицу. А значит, в поле зрения ее камеры и вправду попадают и некоторые садики. Не исключено, что в том числе и садик Оливии.

– Да, твоя правда. Но я полагаю, что на улице и дорожке к дому Оливии вполне может найтись что-то, представляющее интерес, – говорит Зари.

Вопрос полицейского о том, бывала ли я когда-нибудь в доме Оливии, молнией врезается в голову, и на подгибающихся ногах я отступаю на несколько шагов, пятясь от группы. Когда я в последний раз оказывалась на ее улице? Я сказала полицейским, что иногда прохожу с детьми мимо дома Оливии по дороге в школу, но бо`льшую часть этого года мы ездили в школу на машине.

– Эй, ты в порядке, Дженни?

– Да, все прекрасно, – выдавливаю я. – Хотя уже опаздываю, лучше поторопиться.

Поворачиваюсь и выхожу с игровой площадки, в голове глухо стучит.

Глава 37

Марк

Как только убеждаюсь, что Джен уехала отвозить детей в школу, возвращаюсь и загоняю машину за дом, чтобы ее не было видно с улицы – на случай, если Джен проедет мимо по дороге в клинику. Я почти убежден, что она выезжает из деревни на противоположном ее конце, но кто знает, как она поступит при том, что в данный момент творится у нее в голове…

Сразу же поднимаюсь наверх и прохожу в спальню, чтобы обыскать ящики прикроватной тумбочки Джен. Порывшись в них минуту или около того, понимаю, что не найду ничего интересного – хотя вряд ли она стала бы держать там что-то, что хотела спрятать. Подхожу к шкафу, наступив при этом на расшатавшуюся половицу, и тянусь к верхней полке. Там тоже ничего нет. Сам не знаю, что ищу и что рассчитываю найти. Я уже едва не повредился умом от мысли, что Джен имеет какое-то отношение к похищению Оливии, и теперь пытаюсь найти то, чего нет. Тяжело на сердце. Дженни – хороший человек, она безумно любит наших детей, помогает животным, заботлива – в то время как я просто ужасный муж. Зачем я вообще этим занимаюсь?

Отступаю от шкафа и поворачиваюсь, чтобы выйти из спальни.

Но что-то непонятное все-таки царапается где-то в подсознании, не дает уйти. Останавливаюсь в дверном проеме, прислонившись к косяку. Я что-то упускаю.

Шаткая половица…

Бросившись обратно, опускаюсь на четвереньки и раскидываю руки по сторонам, шаря ими по ковру в том месте, где только что стоял. Где-то рядом с тумбочкой Джен – отставшая планка. Насколько я понимаю, такое могло быть с тех самых пор, как мы сюда переехали, но это была новая постройка, так что сомневаюсь. Сосредотачиваю внимание на краю ковра, и сердце у меня трепещет. Кромка обтрепанная, как будто ее не раз вытаскивали из-под прижимной планки на полу. Медленно тяну ковер, пока кромка не освобождается. Подтаскиваю его к себе, открывая половицы, и становлюсь на него коленями, чтобы он не откинулся обратно. У незакрепленной половицы чуть больший зазор между ней и соседними, чем у остальных. Ее определенно уже вынимали.

Осознав, что, как только я вытащу ее и открою то, что скрывается под ней, обратного пути уже не будет, на некоторое время замираю. Прикусив нижнюю губу, обдумываю все за и против того, чтобы вскрыть пол, вскрыть изнанку нашего брака, всей нашей жизни. Можно сейчас уложить ковер на место, никогда туда больше не заглядывать и продолжать жить, как прежде, в блаженном неведении о том, что Джен могла там прятать. Но все уже по-другому – все натянуто как струна. И сколько бы я ни пытался убедить себя, что пребываю в «блаженном неведении», это не совсем так. Меня довольно давно обуревают сомнения, вопросы, тревоги. Наверное, просто я опять веду себя трусливо. Потому что если я и вправду найду что-нибудь предосудительное, то мне придется что-то сделать – предпринять какие-то действия. А не уклоняться от ситуации, как я всегда поступал в таких случаях.

В порыве гнева на самого себя и собственную бесхарактерность наклоняюсь вперед и запускаю ногти в щель, подцепляя половицу кончиками пальцев, пока не удается слегка приподнять ее край. Надо было бы взять нож или ножницы, чтобы использовать их в качестве рычага, но я словно приклеился к месту, не в силах оторваться от этой половицы, пока не вытащу ее.

Где-то футовой длины дощечка наконец оказывается у меня в руках. Откладываю ее в сторону и всматриваюсь в темную полость, надеясь вопреки всему, что это просто пустое пространство. Что там ничего нет. Потом можно будет поставить половицу на место и хорошенько посмотреть на самого себя – и на то, почему я не доверяю своей жене.

Но там все-таки что-то есть.

Сделав вдох и затаив дыхание, засовываю руку в пространство под полом. Оно глубже, чем я себе представлял. Пальцы наталкиваются на нечто вроде плотного бумажного свертка, и через секунду я кладу рядом с собой стопку писем, перевязанных бечевкой. Вновь залезаю рукой в проем. Шарю там, надеясь, что это все, и собираюсь уже убрать руку, когда натыкаюсь на другой сверток. На сей раз под пальцами вроде полиэтилен. Вытаскиваю какой-то маленький предмет, завернутый в черный мешок для мусорного ведра.

Желудок стискивает, словно клещами, желчь подкатывает к горлу. Несколько раз сглатываю и сажусь на кровать, положив этот обернутый в черный пластик предмет себе на колени – смотрю на него, размышляя, что же мне делать. Охватывает страх. Чего я боюсь?

Наверное, сейчас я представляю собой довольно жалкое зрелище. И все