эта активистка работала над тем, чтобы информировать женщин об этих материальных и политических проблемах, чтобы они осознали, что государство не собирается им помогать и что единственный путь вперед – помочь себе самим. «Некоторые женщины говорят, что не думают, что им нужно работать или помогать самим себе, это мужская обязанность. Я работаю с ними над этими иллюзиями». Подобно кампании «гражданского общества», информационный проект «насилие в отношении женщин» преуспел в кругах, занимающихся вопросами развития, благодаря своему всеобъемлющему характеру. Проблема заключалась в том, что проект снова лишился своего исходного предназначения – в данном случае в кампаниях за социальную справедливость забыли о корнях проекта.

В процессе проведения этнографического исследования я поняла опасность этих сложных и противоречивых результатов кампании. После собраний и конференций меня одолевали мысли, и я ломала над ними голову. Но какой же прок от всей этой критики? Я понимала, почему активисты бросились участвовать в кампаниях. Каковы бы ни были их опасения, они не могли позволить себе роскошь отстраненности. Продолжая исследование и становясь более чуткой к тому, что происходило вокруг меня, я стала смотреть на мир иначе. Во-первых, упорство в рассуждениях о кризисных центрах было не просто результатом продавливания проектов фондами сверху вниз. Концепция кризисного центра получала поддержку на местах. Только причины этого отличались от тех, которые предполагались международными кампаниями. Здесь ключевым словом было не насилие, а кризис[106]. В 90-е годы все российское общество воспринималось как находящееся в кризисе – и на то были веские причины. Кроме ощущения социального и экономического упадка российский кризис также воспринимался как психическое состояние. В моих полевых заметках, сделанных во время конференций и семинаров по кризисным центрам, отмечено, что докладчики – нередко это были врачи или социальные работники – часто использовали термин «кризис» и говорили о «невротизации» общества[107].

Кроме того, я пришла к выводу, что эта альтернативная, более широкая концепция кризисного центра повлияла на их деятельность (как и на идею кризисного центра, которую поддержала моя подруга Тамара). Хотя международная помощь имела мощное влияние на новые виды деятельности в неправительственной сфере, определяющей была не она. Вольно или невольно активисты изменили формулу международной модели. Когда я разговаривала с ними и ездила в разные центры, я видела, что российские активистки смогли эффективно использовать международные ресурсы так, чтобы те подошли для задач местного уровня. В период с 1995 по 1997 год, перед исследовательским проектом в Твери, я побывала в кризисных центрах в Санкт-Петербурге и нескольких других городах. Благодаря этим визитам у меня сложилось свое мнение о кампании против насилия, впечатления отличались от увиденного в Москве. Несмотря на то что официально они принимали модель кризисного центра (часто они называли ее «международным стандартом»), многие из этих центров имели гораздо более широкие программы, отвечающие локальным потребностям. Как сказал мне за чашкой кофе директор одного кризисного центра в провинции: «Мы ходим на московские семинары, мастер-классы и конференции, но наши планы все еще составляются в зависимости от местных проблем». Поскольку эти центры впервые поднимали вопрос о насилии в отношении женщин, то звонивших по этому поводу было немного. Все консультанты, с которыми я разговаривала, подтвердили, что, когда они только открылись, на горячую линию звонили самые разные люди. Звонили не только женщины, но и мужчины, и, что поразительно, много пенсионеров – в общем, тех, кто чувствовал, что оказался на обочине, чье положение было уязвимо. Мне рассказывали, что люди звонили, чтобы поговорить о разных проблемах – о безработице, невыплате зарплаты, одиночестве, алкоголизме, о гибели сыновей в армии, а также о домашнем или сексуальном насилии. Как выразился один петербургский активист: «Мы переживаем сильную неразбериху, старая система сломана, но непонятно, что в результате получается. Люди потеряны, у них большой спрос на информацию. Они не знают, о чем спросить, с кем поговорить, как назвать свои проблемы». Центры отреагировали на это по-разному; в одних разговаривали со всеми, кто позвонил, в других – исключительно с женщинами, ставшими жертвами насилия. Один центр в Сергиевом Посаде на несколько лет отказался от работы только с женщинами, потому что местные жители не понимали такой специализации.

Консультанты во всех центрах, где я побывала, сообщили мне, что женщины, которые звонили, чтобы поговорить о гендерном насилии, часто связывали его с рядом других материальных проблем, таких как безработица, обнищание и нехватка жилплощади. В ответ на это консультанты стали смотреть на женщин в более широком социальном контексте, особенно в семье. Активистки провинциальных городов, центры которых зачастую оказывали услуги только для женщин, пришли к выводу, что в слишком узкой специализации смысла нет. Они были уверены в том, что невозможно отделить проблему домашнего или сексуального насилия от других проблем, с которыми сталкиваются женщины. В целом я узнала, что консультанты уделяют первоочередное внимание материальным проблемам клиентов. В одном центре в Санкт-Петербурге группы поддержки переживших насилие были сосредоточены на практических шагах, которые женщины могли бы предпринять. Иногда это приводило к тому, что члены женской группы начинали вместе заниматься бизнесом.

В апреле 1998 года я приехала в Псков. Я хотела посетить кризисный центр, с основательницей которого познакомилась на семинаре в Москве. Я узнала, что история этой группа совсем не похожа на историю «Женского света». Эти женщины были солидарны и имели общую цель благодаря семейным связям, а не феминизму или университетским знакомствам. Кризисный центр был проектом Независимого социального женского центра, женской группы, основанной и управляемой Викторией В. и двумя ее дочерями (одна по образованию была социальным работником). Центр опирался на связи и культурный капитал Виктории, бывшего члена Коммунистической партии, которая работала в административных структурах советской эпохи до своего избрания в городскую думу в 1994 году. Виктория стала участником российского женского движения в середине 90-х после поездки в США. Там, во время месячной обучающей программы по управлению НПО, финансируемой USAID, она познакомилась с некоторыми активистками российского женского движения, которые убедили ее принять в нем участие. Это был поворотный момент. Вдохновленная тем, что она узнала о гражданском обществе и потенциале неправительственных групп, Виктория оставила предвыборную борьбу и основала собственную женскую общественную организацию.

В 1998 году, когда я приехала, Центр отмечал свое трехлетие. Это был впечатляющий проект под управлением женщин. Семь человек в постоянном штате, 31 волонтер. Поддержка шла за счет города и международных грантов. В Центре было несколько проектов: группа женского здоровья, проект юридической помощи, пресс-служба, группа поддержки пожилых женщин и кризисный центр. Особенно динамичным мне показался кризисный центр, которым руководила дочь Виктории Юлия. Местные женщины находились в диалоге с активистками по всей России, кризисный центр обеспечивал финансирование всего проекта. Он не только предоставлял услуги женщинам в кризисной ситуации и увеличил осведомленность о проблеме домашнего и сексуального насилия в городе, но и давал местным женщинам работу, возможность стать волонтерами и получить ценный опыт работы, который готовил их для рынка труда. В Тверь я вернулась в восторге от этого провинциального центра, казавшегося идеальным образцом для подражания. Жизненная энергия и динамизм волонтеров и сотрудников, которых я встретила, впечатляли, вдохновляло их чувство солидарности и общей цели. Мне казалось, что, хотя они, безусловно, вели какую-то важную работу с проблемой домашнего и сексуального насилия, эта проблема была второстепенной по отношению к основной работе Центра. Она была больше связана с обобщенным пониманием «кризиса». Как и «Женский свет», псковский Центр выступал своего рода мастерской или центром поддержки для местных женщин, которые, как и мои подруги по «Женскому свету», оказались