— Не очень, — сказал Кирилл.

— Вот, может, вас отобью у Настасьи. Хоть развлекусь.

— Не отобьете.

— Почему?

— Потому что мне не хочется, чтобы вы меня отбивали.

— Мало ли чего вам не хочется!

— Отбить можно того, кто хочет, чтобы его отбили, — сказалКирилл назидательно, — а я не хочу. Поэтому не отобьете. Если хотите, давайтебудем разговаривать нормально. Как люди. Если не хотите, то я пойду, пожалуй.Мне испанские танцы танцевать лень и не интересно.

— Значит, вы меня боитесь, — заключила Света гордо.

— Боюсь, — признался Кирилл, — вас не бояться — глупо. Нучто? Станем разговаривать?

— О чем мне с вами разговаривать? — вдруг крикнула она. Лицосморщилось, губы набухли, нос стал неуместно большим, и Кирилл понял, что онасейчас зарыдает.

— Подождите, — сказал он торопливо, — не рыдайте. Я не хотелвас обидеть.

— Да неужели вы думаете, что меня может обидеть всякая…всякая дрянь вроде вас?! — снова закричала она и быстро вытерла слезы. —Неужели вы думаете, что я не понимаю, зачем вас сюда принесло?! У вас же на лбунаписано, что вы решили поживиться! Вас здесь никогда не было, пока не былонаследства, а теперь вы тут как тут, во все лезете, всех выспрашиваете, во всевмешиваетесь, шуточки какие-то отпускаете! Настасья дура, она не понимает, ноя-то все вижу! Все!

— Я не понял, — осторожно проговорил он, — вы так за сеструпереживаете? Хотите принять удар на себя?

— Какой удар? — всхлипывая, спросила Света.

— Меня.

— Вы не запудрите мне мозги, — сказала она и стала глубокодышать, отчаянно стараясь больше не рыдать, — я не Настасья. У меня есть глаза.Бабушка была права — вы редкая сволочь. Не зря она ее предупреждала. Но развеНастя послушает!

Она говорила Кириллу, что он сволочь и дрянь, с такимудовольствием, что он подумал — это она себя убеждает. Ей легче будет смиритьсяс фактом существования мужчины в жизни сестры, если этот мужчина окажетсядерьмом.

Он даже похвалил себя за проницательность.

— Вы за Настю не волнуйтесь, — посоветовал он, — все будет впорядке.

— Зачем вы приехали?

— Затем, что меня пригласили.

— Нет, вы приехали, чтобы разнюхать, подходит вам это или неподходит.

В какой-то степени так оно и было, но Кирилл не собиралсяпризнаваться в этом Свете.

— Почему, почему Настасья такая дура?! И ей так везет! Всеее любят, дома ей оставляют, на работе ценят, а она просто дура!

— А вас кто не любит?

— Никто! Меня никто не любит. Меня любил только папа, но онпогиб, и больше никого не осталось. Даже Сонька, идиотка, и та счастливее меня!

— Знаете что, — сказал Кирилл, — нельзя всех окружающихсчитать идиотами и придурками. В этом ваша ошибка. А Соня, насколько я могусудить, человек абсолютно несчастный. Так что успокойтесь. Вы целый день вгамачке полеживаете и ванны принимаете, а она мамашу сторожит и гадости всякиеот нее выслушивает.

— Раз выслушивает, значит, заслужила, — ответила Света, —дайте мне сигарету!

— Возьмите сами. Я вам не гарсон в ресторане.

Она вытряхнула сигарету из его пачки. Ее глаза, ужеабсолютно сухие, горели диким огнем, как у рыси.

Вот на кого она похожа. На рысь. Только кисточек на ушах нехватает.

— Наша святая Соня три года назад втюхалась в жуткуюисторию, — быстро сказала Света и выдохнула в лицо Кириллу дым. Он помахалрукой и чуть-чуть передвинулся на лавочке. — У них в госпитале лежал какой-томужик. Она за ним ухаживала, мыла его, судна выносила — все очень романтично. Ивлюбилась. Дура. Наверное, на нее судна повлияли. И он в нее влюбился!Представляете?! — Света захохотала так, что поперхнулась дымом и долго кашляла,перегнувшись в гамаке. — Влюбился! В нашу Соню!

— Ну и что? — спросил Кирилл.

— Как будто в нашу Соню можно влюбиться! Господи! Ходячийшкаф с лекарствами, швабра, крыса! Вы видели ее лицо?! А нос? Этот крысиныйхвостик вы видели?! Да ее надо в Кунсткамере показывать как образец урода, инадпись сделать, что это живая особь, а не фантазия этнографа! И она поверила,что он в нее влюбился, этот, который с суднами! И стала к нему на свиданиябегать, и замуж собралась, и нам рассказала, какой он хороший, в Афганистаневоевал или в Чечне, что ли! Хорошо хоть адрес свой ему не дала, дура!

— Да почему дура? — устав от Светиных эпитетов, спросилКирилл. Нечто в этом роде он и предполагал, когда услышал, что тетя Александраговорит своей дочери про то, что она ее «тогда не пустила», и дочь ее теперь заэто ненавидит. Теперь стало более или менее ясно, куда она ее «не пустила».

— Да потому что он был уголовник! — в лицо ему выкрикнулаСвета и опять захохотала. — Он был самый обыкновенный уголовник, а никакой негерой-«афганец»! Он у них прятался от ментов.

— Что?!

— То, — передразнила Света, очень довольная произведеннымэффектом. Настин ухажер был явно ошеломлен и, пожалуй, испуган. Отлично. Пустьтеперь думает, что попал в криминальную среду. Такие, как он, боятся всего насвете, так что, может, завтра его здесь и не будет. — Этого козла повсюдуискали, а он в это время с Сонькой в госпитале отдыхал. Если бы вы знали, какойу нас был грандиозный скандал! Сонька хотела отравиться, тетя Александра была вистерике, Влад бегал от одной к другой, вытаращив глаза, моя мать у них жила,тетя Юля доставала антидепрессанты, бабушка всеми руководила отсюда — полныйвперед.

— Постойте, — спросил Кирилл, быстро соображая, — откуда этостало известно, что он уголовник? Его забрали в милицию?

— Нет. Не успели. Его фотографию в газете поместили. Он былзнаменитый уголовник, не так, чтобы мелочь какая-то. И по фотографии егоузнали.

— Кто? Кто узнал его по фотографии? Соня?

— Соня, — согласилась Света с удовольствием, — она увиделаэту фотографию и побежала в аптеку, димедрол покупать, чтобы отравиться.

— Зачем в аптеку? У нее на работе мало димедрола?

— Она была не на работе, а дома. Да это не имеет никакогозначения! Господи! Владик ее засек с этим димедролом, вызвали «Скорую», сделалипромывание желудка и отвезли в психушку. Вот вам и Соня, божий одуванчик. Из-зауголовника димедролом травилась!