— Дарья Леонидовна Ромашова! Именем НочногоДозора — вы арестованы.

— Какой еще дозор? — в голосе ворожеи звучалоявное непонимание, перемешанное с паникой. — Вы кто такие?

— Вы имеете право отвечать на наши вопросы, —продолжал парень. — Любое магическое действие с вашей стороны будетрассматриваться как враждебное, и караться без предупреждения. Вы имеете правопросить об урегулировании ваших человеческих обязанностей. Вам вменяется ввину… Гарик?

С кухни вернулся ушедший туда парень. Как восне Наташа отметила, что у него очень интеллигентное, задумчиво-печальное лицо.Ей всегда такие нравились…

— Я полагаю, набор стандартный, — сказалГарик. — Незаконное занятие черной магией. Вмешательство в сознание людей науровне третьей-четвертой степени. Убийство. Неуплата налогов… впрочем, это ужене к нам, это к Темным.

— Вам вменяется в вину незаконное занятиечерной магией, вмешательство в сознание людей и убийство, — повторил державшийДарью мужчина. — Вы поедете с нами.

Ворожея закричала, пронзительно и страшно.Наташа невольно посмотрела на открытую настежь дверь — конечно, надеяться, чтососеди прибегут на помощь наивно, но вот вызвать милицию-то они могут?

Странные визитеры на крик никак неотреагировали. Только девушка поморщилась, и спросила, кивнув в сторону Наташи:

— Что с ней делать?

— Приворот — изъять, память — стереть, — Гарикпосмотрел на Наташу без всякого сочувствия. — Пусть считает, что никого вквартире не застала.

— И все? — девушка достала из кармана пачкусигарет, неторопливо закурила.

— Катя, ну а какие варианты? Она человек, чтос нее взять?

Это было уже даже не страшно. Сон, кошмарныйсон… и действовала Наташа как во сне. Резким движением вырвала у девушки драгоценныйпузырек, и рванулась к двери.

Ее отбросило назад. Будто она на невидимуюстенку налетела. Наташа вскрикнула, падая к ногам ворожеи, пузырек вылетел изруки и неожиданно легко разбился о стену. Крошечная лужица липкой бесцветнойжидкости пролилась на линолеум.

— Тигренок, собери осколки для отчета, —спокойно сказал Гарик.

Наташа заплакала.

Нет, ни от страха, хотя тон Ильи не оставлялсомнений — память сотрут. Хлопнут в ладоши, или еще что-нибудь сделают — исотрут. И останется она стоять на улице, в твердой уверенности, что дверь вквартиру ворожеи перед ней не открылась.

Она плакала, глядя, как растекается погрязному полу ее любовь.

В открытую дверь кто-то ворвался из подъезда.«Ребята, у нас гости!», — услышала Наташа тревожный голос, но даже необернулась. Это было ненужно. Все равно — все забудется. Все разобьется,разлетится колючими осколками, прольется в грязь.

Навсегда.

Утром никогда не хватает времени на сборы.Можно встать в семь утра, а можно в шесть. Но все равно — пяти минут не хватит.

Интересно, почему так происходит?

Я стояла перед зеркалом, торопливо подкрашиваягубы. Опять же — как всегда, когда торопишься, помада ложилась неровно, будто ушкольницы, впервые, тайком взявшей мамину помаду. Уж лучше было и не начинать…выйти без всякой косметики. У меня в этом плане предубеждений нет, внешностьпозволяет.

— Аля!

Ну вот.

И это тоже обязательно случается!

— Что, мамуля? — крикнула я, торопливонатягивая босоножки.

— Подойди, малышка.

— Мама, я уже обутая стою! — поправляясбившийся ремешок крикнула я. — Мама, я опаздываю!

— Аля!

Бесполезно спорить.

Нарочито громко цокая каблучками — хотя вобщем-то, я совсем не сердилась, я прошла на кухню. Мама, как водится, сиделаперед включенным телевизором, пила очередную чашку чая с очередным кексом. Нучто она находит в этих противных датских кексах? Дрянь ведь страшная! Уж неговоря о вреде для фигуры.

— Малышка, ты сегодня опять собираешьсязадержаться? — даже не повернувшись в мою сторону, спросила мама.

— Не знаю.

— Алиса, я думаю, ты не вправе этогодопускать. Есть рабочее время, а задерживать тебя до часу ночи… — мама покачалаголовой.

— За это платят, — невзначай сказала я.

Вот теперь мама на меня посмотрела. У неезадрожали губы.

— Ты ставишь это мне в укор? Да?

Голос у мамы всегда был хорошо поставлен. Каку актрисы. Ей бы в театре играть.

— Да, мы живем на твою зарплату, — с горечьюсказала мама. — Государство обокрало нас, и бросило умирать на обочине.Спасибо, доченька, что не забываешь. Мы с папой очень тебе благодарны. Но ненадо нам постоянно напоминать…

— Мама, я вовсе это не имела в виду. Мама, нуты же знаешь, что у меня ненормированный рабочий день!

— Рабочий день! — мама всплеснула руками. Наподбородке у нее висела крошка кекса. — Скажи уж лучше — рабочая ночь! И ещенеизвестно, чем ты занимаешься!

— Мам…

Конечно, ничего такого она не думает.Наоборот, всегда с гордостью рассказывает подругам, какая я примерная и славнаядевочка. Просто ей с утра хотелось поругаться. Может быть — новости посмотрела,и услышала какую-нибудь очередную гадость о нашей жизни. Может быть с отцомпоутру поцапалась — не зря же он так рано ушел.

— И бабушкой в сорок лет я становиться несобираюсь! — без особого перехода продолжила мама. Да и зачем ей тут переход?Она давно боится, что я выйду замуж, уйду из дома, и им с отцом придется житьвдвоем. А может и не придется — я как-то посмотрела линии реальности, и оченьвероятно, что папа уйдет к другой женщине. Он на три года моложе мамы… и вотличии от нее за собой следит.

— Тебе в этом году пятьдесят, мама, — сказалая. — Извини, я очень спешу.

Уже в прихожей меня догнал полный справедливойобиды мамин крик:

— Ты никогда не хотела поговорить с матерью почеловечески!

— Когда-то хотела, — сказала я себе под нос,выскакивая за дверь. — Когда была человеком, хотела. А где ты тогда была…