Он произнес это и нежно, и властно. Мария повиновалась, иволна жара прошла по всему ее телу; этот приказ ей уже приходилось исполнять, иона чувствовала себя теперь более уверенно.

«Это – спектакль. Я играю роль».

Как хорошо подчиняться приказам. Не надо ни о чем думать –надо только слушаться. Она жалобно попросила еще шампанского, но Теренс принесводки – она пьянила быстрей, раскрепощала сильней и больше подходила к икре.

Он откупорил бутылку, но сам почти не притронулся к водке.Мария пила одна, под аккомпанемент громовых раскатов. Гроза началась таквовремя, будто небо и земля тоже решили, проявив свой бешеный норов, принятьучастие в готовящемся действе.

В какой-то момент Теренс достал из шкафа маленькийчемоданчик и положил его на кровать.

– Не шевелись.

Мария замерла. Он открыл чемоданчик и извлек из него двепары металлических хромированных наручников.

– Раздвинь ноги.

Мария подчинилась. По собственной воле она потеряласпособность сопротивляться и покорялась, потому что хотела этого. Она понимала,что Теренс видит ее обтянутые длинными чулками бедра, черные трусики и можетвообразить себе то, что скрывается под ними.

– Встань!

Она вскочила с кресла. И, пошатнувшись, поняла, что опьянеласильней, чем ей казалось.

– Не смей смотреть на меня! Опусти голову! Ты не имеешьправа поднимать глаза на своего господина.

Прежде чем она успела опустить голову, тонкий хлыст, словносам собой выскользнув из чемоданчика, щелкнул в воздухе.

– Пей. Но голову не поднимай.

Она выпила одну за другой три рюмки. Теперь это уже был не спектакль,а самая что ни на есть правда жизни – Мария потеряла контроль над собой. Оначувствовала себя неодушевленным предметом, орудием, но, как ни трудно было вэто поверить, покорность давала ей ощущение полнейшей свободы. Нет, теперь онаперестала быть наставницей и утешительницей, призванной выслушивать тайныепризнания и возбуждать – она вновь превратилась в девчонку из бразильскогозахолустья, раздавленную непомерной волей мужчины.

– Разденься.

Это слово прозвучало сухо, без малейшего оттенка вожделения– и потому, быть может, таило в себе невероятный эротизм. Почтительно склонивголову, Мария расстегнула платье и дала ему соскользнуть на пол.

– Надеюсь, ты понимаешь, что вела себя плохо? Хлыстснова щелкнул в воздухе.

– Ты будешь наказана. Как ты смела мне перечить? Втвои-то годы?! Ты должна стоять передо мной на коленях!

Мария начала было опускаться на колени, но хлыст опередилее, впервые коснувшись ее тела и заставив замереть. Кожу обожгло, но следа какбудто не осталось.

– Разве я приказал тебе стать на колени? Приказывал илинет?

– Нет. Новый удар.

– Надо говорить «Нет, мой господин».

И еще удар, И снова – жгучее прикосновение хлыста. На долюсекунды в голове у нее мелькнуло – она может немедленно прекратить все это. Аможет предпочесть иное: может пойти до конца – и не ради денег, а ради того,что он сказал ей в их первую встречу: «Человек может познать свою суть, лишьдойдя до последней черты».

Но все это было ново, сулило неизведанные ощущения. Это ибыло Приключение. Потом она решит, продолжать ли его, а в эту минуту онаперестала быть той, у кого в жизни – три цели, той, кто зарабатывает деньгисвоим телом, той, кто знает художника, у которого в гостиной – камин и которыйрассказывает забавные истории. Здесь она не была ничем – а это было именно то,о чем она мечтала.

– Сними с себя все. И походи по комнате, чтобы я могтебя видеть.

Не поднимая глаз, не произнеся ни слова, она повиновалась.Мужчина, смотревший на нее, не раздевался и был совершенно бесстрастен. Кто бытеперь узнал в нем того британца, с которым она так мило болтала по пути из«Копакабаны» в отель. Нет, теперь перед ней стоял прибывший из Лондона Улисс,сошедший с небес Тезей, завоеватель, ворвавшийся в самый безопасный на светегород, вломившийся в самую затворенную в мире душу. Мария сняла лифчик итрусики, чувствуя себя одновременно и беззащитной, и защищенной. Хлыст сноващелкнул в воздухе, не дотронувшись до нее.

– Голову вниз! Ты будешь унижена, я сделаю с тобой все,что пожелаю. Поняла?

– Да, господин.

Ухватив ее за руки, он защелкнул на запястьях наручники.

– Ты получишь сполна – это научит тебя приличномуповедению.

Открытая ладонь со звоном впечаталась в ее ягодицу, и Мариявскрикнула от боли.

– А-а, не нравится? То ли еще будет!

Прежде чем она успела сообразить, что происходит, рот ейзажал кожаный намордник. Он был устроен так, что не мешал говорить, и она моглапроизнести «желтый» или «красный», но чувствовала, что судьба ей – позволитьэтому человеку делать все, что ему заблагорассудится. Голая, скованнаянаручниками, с заткнутым ртом, и кажется, что по жилам течет не кровь, а водка.

Новый звонкий удар по ягодице.

– Не стой как истукан! Двигайся!

Мария стала двигаться по комнате, выполняя звучавшие одна задругой команды – «стой», «направо», «сядь», «раздвинь ноги». Время от времени,без видимой причины на нее обрушивался хлесткий, звонкий удар – и, испытываяболь и унижение, которое было могущественней и сильнее боли, она оказывалась вкаком-то ином мире, где не существовало больше ничего, и было в этом полномсамоуничтожении, в потере собственного «Я», собственных желаний и воли нечтоподобное религиозному экстазу. Одновременно нарастало и ее возбуждение, причемМария сама не понимала, почему она так увлажнена.

– На колени!

Поскольку голова ее по-прежнему была смиренно и покорноопущена, Мария не могла видеть, что происходит рядом с ней, но все же заметила– или, верней, ощутила, – что где-то там, в другой галактике, на другойпланете этот человек стал дышать прерывисто и тяжко, устав, очевидно, щелкатьхлыстом и хлестать ее по ягодицам открытой ладонью, тогда как она чувствоваланеобыкновенный и с каждой минутой возрастающий подъем и прилив сил. Потерявостатки смущения, она перестала скрывать, что получает наслаждение, застонала,взмолилась о ласке, о нежном прикосновении, но Теренс вместо этого подхватил ееи швырнул на кровать.