Его ухватили за рукав рубахи — это был Голдман, простоволосый,в расстегнутой сорочке, открывавшей обвисшее, поросшее редким седым волосомпузо. За его плечом маячил Мейер, столь же растрепанный, в ночных туфлях.

— Что с пленкой?

— Все в порядке, — сказал Бестужев, невольновытягиваясь по-военному. — Внутрь они попасть не успели, мы их приняли…

Голдман облегченно вздохнул. Не обращая внимания на суету икрики вокруг, сказал почти нормальным голосом:

— Прекрасно, просто прекрасно. Сейчас позовем шерифа, имолодчики быстренько окажутся за решеткой. Славно будет, кого-то удастсяразговорить…

Бестужев усмехнулся:

— По-моему, в первую очередь следует разговоритьпредателя в собственных рядах…

— Кто? — быстро, по-деловому спросил Голдман.

— Фалмор, — сказал Бестужев. — Никакойошибки. Я за ним долго следил, а потом собственными глазами видел с этойкомпанией. Вон он, кстати…

Голдман бешено оглянулся. Фалмор помещался в первых рядахстолпившихся полукольцом зевак, судя по жестам, притворно ужасался,притворяясь, будто его, как и прочих, вырвал из сна шум драки.

— Ну я ему сейчас…

— Тихо! — сказал Бестужев, без церемоний ухвативхозяина за локоть. — Нужно иначе, пусть себе тут торчит, а потом, когдавсе уляжется, мы его припрем к стеночке… И вывернем наизнанку, как пустоймешок…

— Сумеете?

— Пожалуй, — скромно сказал Бестужев, — Пустьсебе пока считает, что никто ни о чем не подозревает…

— Ну, вам виднее, — легко согласилсяГолдман. — Вы же у нас мастак в этих делах…

К некоторому удивлению Бестужева, хозяин вовсе не выгляделтаким уж потрясенным. Буркнув Мейеру, чтобы, не мешкая, послали за шерифом, онотобрал фонарь у кого-то из полуодетых постояльцев и скрылся в кладовой,наверное, собираясь лично убедиться, что его драгоценные пожитки целехоньки.

— Кремень, верно? — хмыкнул Мейер, словно угадавего мысли. — Ну, мы с ним, Михаил, многое видали, это вам, человекусвежему, в новинку. И поджоги бывали, и кислоту заливали в коробку с пленкой,да мало ли что бывало…

Зевак прибавлялось, а вот баталия прекратилась окончательнои бесповоротно — троих налетчиков спутывали заранее припасенными веревками —насколько удалось разглядеть, им основательно досталось, они уже не пыталисьвырваться, только вскрикивали и охали в лапах гордых победителей…

Бестужев отошел в сторонку— его участия в событиях уже нетребовалось вовсе, а вот к привлекшей его внимание белой отметине следовалоприсмотреться… Бесцеремонно отобрав по дороге фонарь у кого-то незнакомого, онподнял его повыше, поднес к стене кладовой. Да, вот именно: на потемневшей отвремени доске четко выделилась отметина, обнажившая светлое дерево. Аккурат навысоте его головы. Достав дрянной перочинный ножик, купленный в здешнейлавочке, Бестужев раскрыл самое большое лезвие и принялся ковырять им в доске.Кончик натолкнулся на что-то твердое, гораздо тверже старого, чуточкутрухлявого дерева. Бестужев удвоил усилия, стал отковыривать вокруг по щепочке…

Вскоре это поддалось. Лезвие ломалось с противным треском,орудуя обломком, Бестужев подналег… Что-то упало из проделанного углубления,Бестужев подставил ладонь и поймал на лету небольшой предмет, тяжелый ибесформенный. Приблизил фонарь. То, что лежало на его ладони, более всегонапоминало смятую свинцовую пулю без оболочки — с равным успехом она моглаоказаться и ружейной, и револьверной, он мало разбирался в здешнем оружии издешних калибрах. Впрочем… Ружейный выстрел он разобрал бы даже в этом гвалте —а послышавшийся ему хлопок крайне напоминал именно что револьверный выстрел.

Но ведь он стоял в стороне от дерущихся! Даже если бы кто-тоиз нападавших успел выстрелить, пуля полетела бы абсолютно в другую сторону…

Учитывая вид отметины, мысленно прикидывая траекторию полетапули… Бестужев с тягостным раздумьем посмотрел на окна гостиницы — иные озаренысветом ламп, другие темнехоньки…

— Ваше здоровье, Мишель! — воскликнул месье Леду иподнял стакан с красным вином. Его крайне немногословный механик только кивнул,повторив жест патрона.

— Ваше здоровье, господа, — сказал Бестужев. Онисидели рядом с аэропланом на пустых ящиках, а на четвертом ящике, на аккуратноразложенной газете, лежал аккуратно нарезанный сыр, ломти хлеба и несколькокраснобоких яблок — незатейливая закуска была сервирована с исконно французскимшармом, разложена так, что выглядела натюрмортом с полотна достаточноизвестного художника.

Они чокнулись и выпили — слава богу, французы, как Бестужевзнал по пребыванию в их стране, отнюдь не склонны были цедить свой любимыйнапиток скупыми глоточками на американский манер.

— Жизнь понемногу налаживается, Антуан, не такли? — вопросил месье Леду. — Даже бургундское удалось достать, идовольно недурное, если сделать поправку на то, что мы в Штатах…

Он нисколечко не походил на представителя одной из самыхмужественных и романтичных профессий нынешнего времени. По представлениямБестужева, основанным исключительно на отвлеченных теориях, авиатору непременнополагалось быть высоченным мужчиной с решительным, обветренным лицом, упрямымподбородком и стальным взглядом (желательно блондином). Месье Леду, мало того,что оказался лысеющим брюнетом, как две капли воды напоминал хозяина бакалейнойлавочки в парижском пригороде — толстенький коротышка с неуклюжими движениями ипростецкой, скучной физиономией, щекастой, неизбывно провинциальной, украшеннойнелепыми усиками…

Что было еще печальнее, означенный месье сел за рычагисвоего коробчатого аппарата не романтики ради, не из стремления прослытьбесстрашным покорителем воздушной стихии или кем-то в этом роде, аисключительно (что он и не скрывал) ради заработка.

И тем не менее… Пусть француз оказался неромантичен, словнорасписание поездов и откровенно сребролюбив, к нему все же следовало относитьсяесли не восхищенно, то с несомненным уважением. Потому что он, какой уж есть,летал. Он садился на хлипкое, вроде велосипедного, сиденьице своегогромоздкого, хрупкого, чуточку нелепого аэроплана, что-то дергал, что-то крутил— и взмывал в небо на головокружительную высоту в сотню, а то и две, аршин,парил там, словно сказочный герой, а при неудаче (как это частенько приходитсячитать в газетах) грянулся бы оземь так, что никаких шансов на спасение и неоставалось. Не придумали еще надежного парашюта наподобие тех, с которымипрыгают с воздушных шаров отчаянные головушки — хотя репортеры то и дело спревеликим шумом объявляют, будто очередному изобретателю это удалось…

— Надеюсь, я не выглядел очень уж нелепо? —осторожно поинтересовался Бестужев.

— Да нет, зритель все равно не разбирается в такихтонкостях. — Ответил месье Леду, утирая усики. — Вид у вас был весьмадаже романтичный… хотя, конечно, в воздух вам подниматься никто не даст, этонепростая наука…