Сам Бестужев укрылся в дальнем углу веранды, всовершеннейшей темноте. Откуда прекрасно был виден расположенный неподалекубывший каретный сарай, приспособленный сейчас под хранилище габаритного багажапостояльцев. Именно там и держали киноаппарат, коробки с отснятой и чистой покачто пленкой, а также прочие громоздкие принадлежности наподобие ящиков сгримом, сценическими костюмами и прочим необходимым. На ночь кладоваязапиралась на замок — но в наше время найдется масса предприимчивых людей, длякоторых замки являются вовсе уж шутейным препятствием…

Часовой, здоровенный немец Готлиб, был на посту — и своеприсутствие демонстрировал, обормот, чересчур уж явственно: Бестужев увидел вомраке, меж стеной гостиницы и вторым сараем, малиново рдевший огонек папироски.Беда с этими штатскими, они и представления не имеют, сколь жутким прегрешениемдля часового становится курение на посту…

Нашарив под ногами деревяшку, Бестужев запустил ее втемноту, примерившись так, чтобы не угодить разгильдяю по лбу, тихонько, ноявственно прошипело сквозь зубы ругательство, коему научился еще в Левенбурге.Огонек, на миг разбрызнувшись искрами, торопливо погас — сообразил, дубинастоеросовая, что некому тут быть, кроме придирчивого начальства…

Опустив руку, он коснулся торчавшей из открытой ковбойскойкобуры рукоятки револьвера. Револьвер был заряжен бутафорскими холостымипатронами, производившими оглушительный грохот и дававшими изрядное количестводыма, но не способными принести никакого урона. Он и тем двум из своих орлов, укого имелись револьверы, настрого велел зарядить их бутафорией, и лично за этимпроследил, выполнен ли приказ. Ни к чему устраивать тут смертоубийство, чтобыпотом объясняться с полицией — Голдман заверяет, что подобные нападенияпроисходят без огнестрельного оружия и вовсе не ставят целью попотчеватького-то пулей. А значит, целью будут не люди, а аппараты, пленка и прочиепричиндалы, без которых киноэкспедиция как без рук — а если вспомнить проотснятые фильмы, представляющие собой не малый капиталец, залог будущего процветаниякинофабрики «Голдман и Мейер»…

Он замер, прислушался. Никакого сомнения, поблизостираздавались осторожные шаги людей, стремившихся остаться незамеченными — ничегообщего с громкой уверенной (или неуверенной по причине спиртного) поступьюприпозднившихся горожан, которым нет смысла таиться у себя дома…

Справа, на фоне звездного неба, в пустом пространстве межгостиничными постройками и соседним домом, показались черные силуэты. Один вкотелке, один в шляпе (не широкополой, обычной городской), двое в нахлобученныхна нос кепи. Сзади маячил еще и пятый, двигавшийся гораздо суетливее, дажеопасливее. Теперь и последние сомнения рассеялись — Фалмор, чернильная душа,шкура продажная…

Семенивший замыкающим бухгалтер ухватил за рукав шагавшегоперед ним здоровяка, зашептал что-то. Они перебросились несколькими словами, ноБестужев ничего не понял. Впрочем, достаточно было интонации — которая и здесьнемногим отличается от европейской. Есть уверенность, что Фалмор, откровенноробея, пытается отвертеться от дальнейшего участия в ночном налете, бормочачто-то вроде того, что свою часть уговора он выполнил (обычно такие слабыедушонки нечто в этом роде и ноют). Здоровяк отвечал уверенно, с явнойнасмешкой. В конце концов бухгалтер с видимым облегчением затрусил назад,скрылся за углом, явно намереваясь вернуться к себе в номер и притвориться,будто он тут ни при чем. Четверо, чуть постояв и не усмотрев, не услышав ничегоподозрительного в окружающей ночной тиши, направились к кладовой.

Негромкий стук, звяканье — словно стекло стукнуло о железо.Незваные гости всей оравой подошли к двери, слышно было, как они пробуют замок.Едва слышный скрип железа, и замок открылся, остался у кого-то в руках: ага,Бестужев именно такое и предполагал в своем пессимистическом взгляде на родчеловеческий… А вот внутрь их, пожалуй что, допускать и не следует, могутуспеть напортить…

Они, в прочем, и не собирались входить — тихонечкораспахнули одну из створок двери, завозились непонятно. Потянув носом воздух,Бестужев уловил явственный запашок керосина, послышалось тихое бульканье… Чертпобери! они со свойственным американцам размахом не собираются мелочиться издесь — намерены подпалить всю кладовую… Ну да, один направился вдоль стены,все дальше отходя от двери, согнувшись, судя по движениям, плескал на доскикеросином из цилиндрической банки с узким горлышком… Все!

Вскочив на ноги, Бестужев сунул в рот два пальца, испустиллихой разбойничий посвист, Возле двери послышалось чье-то удивленное оханье, имиг спустя стало очень шумно: со всех сторон, подбадривая друг друга некиемподобием индейского боевого клича, размахивая дубинами и яростно ругаясь,сбегалось бестужевское воинство.

И грянул бой, Полтавский бой!

Молодецкое кряканье, глухие удары дубин и следовавшие заними крики боли, придушенная ругань, пронзительный вопль, чертовскинапоминающий крик кота, которому нечаянно прищемили хвост дверью… Хриплыепроклятия, смачные шлепки метко попавших по физиономиям кулаков… Ну словно вРоссии перед кабаком в престольный праздник!

Баталия развернулась нешуточная. Бестужев держался всторонке, как и подобает отцу-командиру, коему нет смысла лезть в рукопашную, аследует осуществлять общее руководство. Правда, руководить как-то даже и непришлось — его молодцы превосходили числом, да и внезапность была на ихстороне, так что противник оказался обескуражен, смят и нещадно избиваем…

Справа вспыхнуло. Высокое пламя взметнулось на несколькоаршин, освещая стену кладовой, двух, ожесточенно колотивших третьего, сломанноеколесо от повозки. Оттуда кинулся прочь человек, насколько удалось рассмотреть— чужой, и Бестужев, проворно дав ему подножку, без церемоний заехал кулаком вухо, сбил наземь. Заорал:

— Вяжите их, скотов, хватит драться!

Бросился к тому месту, где неведомо отчего быть может,кто-то из ночных татей все же успел чиркнуть спичкой — вспыхнул керосин. Заспиной у него, в гостинице, слышались громкие возгласы и топот ног, вспыхнуло вокнах несколько ламп — шумная баталия среди ночи уже, надо полагать, многихперебудила…

Явственный громкий хлопок, что-то прожужжало у самого ухаБестужева, звонко ударило в дощатую стену кладовой. Почти не обратив на этовнимания, он принялся яростно затаптывать пламя, сбивать его подхваченной сземли доской. В соседнем доме появился в окнах мерцающий, двигавшийся свет,неизвестно откуда донесся отчаянный женский вопль — то ли «Пожар!» то ли«Грабят!», что еще в такой ситуации можно кричать?

К ним уже бежали с фонарями, кто-то, бесцеремонно оттолкнувБестужева, выплеснул на огонь ведро воды, и пламя погасло. Неподалеку, вконюшне, храпели и стучали копытами в стены лошади. Отступив в сторону,Бестужев увидел, что к месту действия уже стекаются зеваки, большей частьюполуодетые, с похвальной быстротой отреагировавшие на шум и переполох. Кое-кто изних освещал место баталии фонарями — и Бестужев увидел, что на земле лежаттрое, на каждого из которых навалилось по парочке его молодцов. Четвертый, надополагать, успел сбежать в неразберихе…