Идти дальше по тропе? Не идти? А если так, то чтопредпринять? Чего уж точно нельзя делать ни в коем случае, так это возвращатьсяв село.

Страшно… Она не боялась тайги, но сейчас не находила в себесил шагнуть в шелестящую тьму. Хотя есть разница, не бояться тайги днем – илиночью!

Может быть, досидеть до света прямо вот здесь, прижавшись ктолстенному березовому стволу? Жаль, что не хватает храбрости пройти буквальносто шагов: там начинается кедровник, по какой-то непонятной экологическойпричуде не загубленный цивилизацией. Земля под кедрами сухая, усыпанная желтымииглами, хорошо прилечь на этой вековой подстилке… А здесь, под березой,придется устраиваться прямо на тропе: Тина не может одолеть в себе страха передсырой, высокой, таинственно шуршащей травой.

С губ сорвался истерический смешок, и Тина, зажав рот рукой,села прямо там, где стояла.

Страха перед травой! С ума она сходит, что ли? Или ужесошла? Немудрено…

Какая-то нелепость лезла в голову. Думалось, скажем, о том,что лешие не любят, когда поперек их тропы укладываются спать путники, и ночьюмогут шугануть невежу, даже придушить в сердцах… А вот интересно: если бы с однойстороны стоял разъяренный леший, а с другой – хладнокровный Виталий, кого бывыбрала Тина?

Вдруг над головой словно бы затявкала собачонка. Волосывстали дыбом, но тут же вспомнилось, что так иногда кричит сова. А вот итяжелый шум крыльев – улетела.

Ухо чутко улавливало каждый шорох. Вот хрустнула ветка, вотвроде бы шуршат осторожные шаги…

Тина напряглась, каждую секунду готовая вскочить, бежать.

До боли всматривалась в темноту.

Какая-то тень у кромки леса! Человек? Почему он не движется?Ну сколько он может там стоять!

Нет, нет, не человек – валежина. И никаких шагов, ничего,кроме ветра высоко-высоко над головой.

Тина закрыла глаза – и сразу стало легче. Отступили от тропыте пятеро – мертвые, померкли их бледные, будто пятна светляков, лица. И онавдруг уснула… успела еще удивиться, что засыпает, – и радостно, с облегчениемрухнула в теплую, мягкую тьму.

* * *

Ее разбудило солнце. Проворный луч пробрался сквозь заросли,коснулся век. Слева, где под берегом сонно дышал Амур, все было окутанотуманом, клочья его свисали с ветвей. А от тайги туман уже отполз, тропа тожеочистилась.

Тина поднялась, горстью собрала с травы росу, сильно потерлалицо, прогоняя остатки сонной одури. Никто ее не потревожил ночью – спасибо.Теперь можно идти в Калинники.

С богом, что ли?

Пошла, нетвердо ставя затекшие ноги.

Солнечные лучи слабо проникали под крону деревьев.Познабливало, но воздух был напоен духотой. А вскоре вообще станет жарко.

Кое-где на лианах она видела гроздья ягод. Но лимонник ещезеленый, да и кишмиш тоже. Только рот свяжет. Хотя несколько вызревших, мягкихягодок все-таки удалось выискать.

Тина сначала шла через вырубку с замшелыми пеньками, но вотначался и кедровник. Оказывается, он не такой уж чистый, как чудилось издали: иели есть, и березы. Тропа круто спустилась в овраг, потом так же круто пошлавверх. Здесь земля была сырая, скользкая. Кое-как выбралась, исколов ладони оствол молодой аралии, за который волей-неволей пришлось уцепиться, чтобы несъехать на дно оврага.

Странно, неужели и раньше здесь был овраг, или Тина свернулакуда-то не туда?

Выкарабкавшись, она едва не скатилась по склону вновь:что-то заметалось, громко зашуршало в высоких папоротниках. Тина замерла…Внезапно возня стихла, и на большой плоский камень, чуть видный из травы, вылезеж со змеей в зубах.

Тина передернулась, а еж, не обратив на нее никакоговнимания, вгрызся в змеиное тело. Через несколько минут от змеи остались лишьголова и хвост, а еж потер узкую мордочку лапками, свернулся в клубок искатился с камня. Тут же на его «столе» появилась целая масса муравьев, которыенакинулись на объедки.

Вокруг лежало плато, густо изрезанное студенымиразноголосыми ключами. В горле сохло, Тина то и дело останавливалась напиться,но никак не могла утолить жажду.

Тайга совсем проснулась. Над головой шуршала, стучала,бегала, порхала многообразная таежная живность, к этим звукам Тина уже привыклаи не тряслась от каждого шороха. И вдруг насторожилась. Почудилось или впрямьпод тем вон кедром что-то шумно упало? Может, сучок обломился?

И вдруг снова резко затрещало, а потом, прямо на глазахТины, с кедра обрушилась большая ветка.

Затаив дыхание, шагнула вперед – и сквозь кусты увиделасгорбившуюся черную спину.

Медведь!

Ноги приросли к земле. Медведь с урчанием грыз что-то. Послемгновенного прилива отрезвляющей тошноты она разглядела: зверюга не человекадоедает, а гложет еще мягкие, зеленые шишки со сломанной ветки кедра. А сдерева спускался медвежонок.

Да это медведица с медвежонком! Надо бежать!

Мысль мелькнула – и исчезла. Тина, словнозагипнотизированная, смотрела, как медвежонок вперевалку двинулся было к ветке,но мамаша, оторвавшись от еды, дала ему такого шлепка увесистой когтистойлапой, что детеныш перекувырнулся через голову. И, тотчас кинувшись к другомукедру, принялся с необычайным проворством взбираться по стволу вверх.

Поднялся метров на пять и замер, опасливо поглядывая вниз.Медведица, словно потеряв терпение, рявкнула, гневно стукнув лапами по земле.

Медвежонок взлетел к вершине, обхватил лапами одну ветку иначал подгрызать ее.

Зеленые нарядные шишки заколыхались, застучали.

И вдруг медвежонок насторожился, завертел головой, проворноспустился в развилку между ветвями и затаился там, издавая резкие, короткиезвуки.

«Заметил меня!»

Тина задрожала.

Медведица отшвырнула обгрызенную ветку, начала подниматьсяна задние лапы.

Было что-то невыносимое в настороженной медлительности еедвижения, в этом повороте угрюмо склоненной маленькой головы. Тина вдругпочувствовала, что не выдержит, если медведица взглянет на нее своимималенькими, налитыми злой кровью глазками.

Резко повернулась – и с криком ринулась обратно по тропе.