— Ты о чем? — Я не потрудилась даже приглушить голос. Наглазах появились слезы: слезы ревности, слезы смущения. Я так сглупила! Яготовила для него кролика, а он девчонку привел... И не просто девчонку, а ФейтКросс!!!

— Спасибо за твою заботу. — В глазах Люциуса мелькнулажалость. Он заправил кудряшку мне за ухо, как обиженному ребенку. — Знаешь,только лучше не надо. Не сейчас...

— Ну, сглупила, извини. — Я оттолкнула его руку. — Больше неповторится.

— Фейт — мой друг, — спокойно сказал Люциус. — Я понял, чтосейчас мне нужен друг. Тот, кто меня понимает.

Его слова меня уязвили. Кто поймет его лучше меня?

— Я тебя понимаю.

Фейт сняла со стены меч.

— Нет. Не так, как она. Сейчас я не могу ничего объяснить.

— И не нужно.

Его голос стал жестче, рука сдавила мою больнее.

— Джессика, у тебя есть Джейк. Ты выбрала его. И у тебя естьМелинда. Неужели я должен оставаться в одиночестве?

— Нет, конечно... А, поступай как хочешь!

Я высвободилась, распахнула дверь и помчалась вниз полестнице, не захватив даже куртку.

— Джессика, пожалуйста... — донеслось до меня. Я остановилась,глотая слезы, но больше Люциус меня не окликал, и дверь захлопнулась.

Этот сон снился мне с самого детства. Он не оставлял менядаже наяву. Я неизменно просыпалась в холодном поту, на смятых простынях. Ястаралась забыть сон, думая о реально существующих вещах. «Квадратный кореньлюбого положительного числа может быть извлечен с помощью формулы Ньютона...»Так я и справлялась, цепляясь за действительность.

Но той ночью в середине декабря я снова увидела этот сон —ярче, чем обычно. Избавиться от воспоминаний о нем мне не удавалось.

«Антаназия... Антаназия...»

Сначала женский голос звучал, как колыбельная среди высокихзаснеженных гор. Острые черные скалы торчали среди сугробов, словно неровныезубы. Словно клыки. Снег сыпал все сильнее, гуще — так, что становилосьстрашно, будто у бури была душа, жаждущая крови.

«Антаназия!»

Меня всегда окликали трижды. На третий раз голос срывался вкрик, словно кто-то падал со скалы в пропасть.

Затем наступило молчание. Слышались лишь завывание ветра и шорохпадающего снега, который скрывал далекие горные пики...

Я резко открыла глаза и несколько минут лежала, пытаясьосмыслить свой сон. В конце концов мне это удалось. Скинув смятое покрывало, яопустила ноги на холодный деревянный пол, подошла к шкафу и осторожно выдвинуланижний ящик. Среди старых футболок я вслепую нащупала книгу, которую дал мнеЛюциус, вернулась в постель и включила лампу.

При тусклом свете я прочитала уже знакомое название,перелистнула страницы, ища вложенный в книгу конверт. Он нашелся страницах всорока от тяжелой серебряной закладки Люциуса. Как ни странно мои руки недрожали.

Я осторожно открыла тонкий конверт и двумя пальцами извлеклаиз него фотографию. Женщина в темно-красном шелковом платье смотрела вобъектив, непринужденно расправив плечи. Серебряный обруч поддерживал кудрявыечерные волосы, собранные в высокую прическу. Не красавица: нос грубоват, а ротслишком велик, — зато осанка поистине королевская. В уголках губ скрывалсянамек на улыбку. Шею обвивала тонкая, почти незаметная цепочка с подвеской изтемного драгоценного камня.

Моя родная мать...

Я вгляделась в фотографию: глаза, нос, рот—совсем как мои.Лицо Микаэлы Драгомир было ужасно знакомым, и неудивительно — я каждый деньвидела его в зеркале. И тем не менее женщина на фотографии отличалась от меня.Ее отличало качество, гораздо более важное, чем обычная красота. Она быланастоящей.

Я вспомнила слова Люциуса: «Американки... Почему вы хотитестать невидимыми? Почему не хотите обозначить свое физическое присутствие в этоммире?»

Даже на старой фотографии было заметно, что моя мама —настоящая. Даже с фотографии она пленяла. Она была из тех женщин, которыепритягивают все взгляды.

В поисках даты я перевернула снимок, но не обнаружиланикаких надписей. Я долго изучала материнское лицо, мне слышался голос из сна.Раз за разом я вслушивалась в колыбельную матери, пытаясь смириться с больюутраты. Что означал ее крик — страх смерти или тревогу за меня? Или боязньвечной разлуки?

Бремя прошлого стало невыносимым, и я решила вернутьфотографию в конверт. Оказалось, в конверте лежало что-то еще. Я осторожноположила фотографию на стол, перевернула конверт и вытряхнула из него почтипрозрачный клочок бумаги.

Я узнала летящий почерк Люциуса — так он написал своюфамилию на доске, свое послание в книге...

Антаназия, разве она не прекрасна?

Разве она не властна?

Разве у нее не королевская осанка?

Разве она не похожа на тебя?

Почти стихи. Ода, посвященная мне.

Я перечитала строфу, хотя запомнила ее с первого раза,вложила записку в конверт вместе с фотографией, сунула в учебник и оставила егона столе. Обернулась и посмотрела на свое отражение в зеркале, висевшем надвери. В полутьме меня можно было принять за Микаэлу Драгомир, а мою ночнуюрубашку — за вечернее платье.

Повинуясь внезапному порыву, я подняла волосы наверх ирасправила плечи.

Разве она не прекрасна?

Разве она не властна?

Разве у нее не королевская осанка?

Разве она не похожа на тебя?

Отпустив волосы, я выключила свет и залезла в постель, незная, чего мне хочется больше — плакать или смеяться.

Разве она не похожа на тебя?

Люциус и Фейт явились на урок литературы через пять минутпосле звонка. К нашему удивлению, они пришли в костюмах. По крайней мере, Фейтнадела платье, похожее на платье Викторианской эпохи. Оно подчеркивало талию итак обтягивало грудь, что Фрэнк Дорманд, сидевший впереди меня, чуть со стулане свалился, когда Фейт вошла в класс. Люциус, изображавший Хитклифа, простонадел черные бриджи и бархатный плащ — всего месяц назад он щеголял в такомнаряде каждый день.

— Боже мой, — только и смогла выдавить миссис Вильхельм.Подозреваю, ее беспокоило, как бы грудь Фейт не вывалилась из декольте, чтоникак не соответствовало бы школьному дресскоду.

Люциус немедленно взял инициативу в свои руки и заговорил сбольшей уверенностью, чем сама миссис Вильхельм.

— Хитклиф — неудержимое существо, проклятый человек, —напомнил нам Люциус. — Кэтрин тоже проклята. Ее проклятие — любовь к Хитклифу,которому суждено уничтожить ее род. В Хитклифе природой заложено стремлениеполучать то, что он хочет. А хочет он прежде всего мести. Еще он хочет Кэтрин,прекрасную дикарку. Их любовь безжалостна, жестока, горька и несчастна.