Это и есть актерское мастерство.

И у меня НИЧЕГО НЕ ПОЛУЧАЛОСЬ! Я потерялся в этом огромном океане. Весь мой опыт как ветром сдуло. Я путался и забывал слова. Пытался одновременно выполнять все инструкции. И облажался! Попав впросак, начинаешь сам себя накручивать. Уверенность тает на глазах. Плюс ко всему в мозгу стучит: «Они же меня наняли! И сейчас, наверное, сидят и думают: нам с ним еще три дня работать! Да уж, я реально подкачал. Так опозориться! И это еще не конец позора. Все это покажут по телевидению!»

Я наседал на своего агента насчет кастингов, и предложения поступали одно за другим.

Проходил я кинопробы и в сериал «Мэнли и мафия». Мафию представлял Энтони Карузо, обладатель мгновенно узнаваемого лица, сыгравший миллион гангстеров. Состав актеров был прекрасный. Я пробовался на роль Мэнли, частного детектива-недотепы – такого американского Жака Клузо. Комический персонаж, которого совсем несложно сыграть. Не бог весть какая задача. Этот сериал должен был все решить. Стать моим трамплином. Моим билетом к славе.

Но я и тут провалился. Как и во всех остальных случаях. Все пробы заканчивались полной неудачей, каждый раз – одно позорище. «Эта девушка» была только первой в череде нервных потрясений. Я оказался махровым профаном. Какой уж тут «Оскар»?.. Какой Голливуд у твоих ног, надрывающий животы от смеха?.. Второй Дэнни Кей? Второй Джек Леммон? Забудь. Тебе до них как до Луны.

Было такое чувство, будто я попал в аварию и мне оторвало обе ноги. То, о чем я мечтал с детства, чего хотел, когда сидел затаив дыхание в затрапезном темном кинотеатре на окраине Гарлема; то будущее, которое я считал своим неотъемлемым правом, растаяло в воздухе как утренний туман.

Между тем второй этап, который должен был завершиться, выполнив свою миссию, эта ракета носитель, обреченная рухнуть на землю, когда моя кинокарьера взлетит в космос, – вот она-то, наоборот, уверенно шла в гору, крепла и набирала обороты. Для всех вокруг я был комиком на взлете карьеры, достигшим всех мыслимых профессиональных вершин. А на самом деле мне было страшно, я был растерян. Появилось чувство неудовлетворенности, которое постепенно станет невыносимым.

Объективно 1967 год был очень успешным. В феврале вышел мой первый альбом «Карикатуры и пародии», который стал золотым. Его номинировали на «Грэмми», с небольшим перевесом он уступил Биллу Косби, очень достойному сопернику. Я выступал в лучших ночных клубах страны. Меня начали приглашать в Вегас. Летом я снялся еще в одном шоу под названием «Поехали!» – это была летняя замена «Шоу Джеки Глисона», включавшая четырнадцать эпизодов. (С тех пор «Поехали!» стало фирменной фразой Глисона. Вариант «На Луну, Алиса!» оказался не таким удачным.) Тем летом я был звездой шоу. Вместе с Бадди Ричем[147] и Бадди Греко[148].

Становилась все заметнее и моя неадекватность. Каждый день я приходил в студию с ниткой индейских бус из ракушек и новым значком. Однажды я надел значок с надписью: «Морская пехота клепает Освальдов[149]», что очень возмутило Бадди Греко. (Впоследствии он станет совсем другим и будет смотреть сквозь пальцы на человеческие слабости, но в те времена он был очень непростым человеком, весьма консервативным.)

В шоу «Поехали» мне приходилось и петь – втроем с обоими Бадди мы исполняли «Это был очень хороший год»[150]. От реприз и подводок к ним разило нафталином, мы делали банальные номера в пошлых костюмчиках. Уровень фальши и лицемерия начинал меня напрягать. Унылые развлечения со скучными людьми, которые кое-как влачили свою жизнь. Безликое стандартное шоубизовое смотрилово для американского среднего класса. Чем острее я это ощущал, тем болезненнее воспринимал свои актерские неудачи, тем глубже осознавал, что происходит что-то совсем не то. Что я оказался не в том месте, не с теми людьми и решаю не те задачи.

Потом было «Шоу Эда Салливана»[151]. Это ужасное, ужасное шоу Салливана, камера пыток для комиков. Я очень долго сопротивлялся, но они предлагали все более соблазнительные условия, обещали не резать мой материал, как проделывали со всеми комиками, невзирая на их статус. И вот в 1967 году я наконец пришел к Салливану. Как я думал, на своих условиях.

Самая изощренная пытка в «Шоу Эда Салливана» состояла в том, что оно выходило в прямом эфире. Вторых дублей здесь не было. Если вы облажались, это видела вся Америка. Если мистер Пейстри[152] ронял тарелки или Джеки Мейсон[153] показывал Эду средний палец, уже ничего нельзя было переснять, вырезать или перемонтировать. Извиняться было бесполезно.

Что еще очень напрягало: зрители в студии тоже знали, что шоу идет в прямом эфире. Знали, что это шанс попасть в телевизор, оказаться в одном кадре с Джо Луисом, Джеймсом Кэгни или одной из тех знаменитостей, о которых Эд писал в своей дурацкой колонке. Половина зрителей приходила по специальным приглашениям. Привилегированная публика. Если вы дилер «Линкольн-Меркюри» на Лонг-Айленде, то получаете десять билетов и приглашаете людей, которым хотите пустить пыль в глаза. Все одевались в самое лучшее. Не только вы, но и публика были как на витрине.

Под прицелом камер зрители очень зажаты. Они не позволяют себе расслабиться и стараются удержаться от смеха – этой естественной спонтанной реакции. Каждый думает: «Я лучше подожду, пока все начнут смеяться, и тогда дам себе волю. Буду как все. А то если прысну: „Ха-ха-ха, оххха-хааа-хааа, господи-твою-мать-оборжаться“, а никто и не пискнет, то облажаюсь по полной». Для комика хуже не придумаешь.