Но в глубине души сомнение не просто посеяло свои семена – оно уже дало побеги. Сомнение вызывало все: мое актерство, мои цели, сам выбор пути – не такого уж легкого, постоянное ожидание вознаграждения за то, что я такой славный, умный и веселый. Но не за то, что я Джордж Карлин.

Было еще кое-что, чего я не мог не замечать, но не знал, как это изменить. Это было напрямую связано с выбором пути, по которому я летел вперед, с теми сомнениями и неудовлетворенностью, которые он у меня вызывал.

После того как распался дуэт Бернса и Карлина, мы с Брендой все время проводили вместе. Она посвятила себя мне и моей карьере. Она вникала во все детали, занималась логистикой, бронировала поездки, вела бухгалтерию, предлагала свои идеи. Она была моей референтной группой, все вечера проводила в клубах, где я выступал, независимо от того, сидел ли в зале один человек или все было забито. Она радовалась моим успехам, была рядом и держала меня за руку, когда все шло хуже некуда. Мы вообще часто держались за руки.

Во время гастролей в нашей жизни мало что менялось. Вставали мы не раньше одиннадцати-двенадцати, завтракали, вместе смотрели телевизор. Если хотелось посмотреть город, выбирались ненадолго прогуляться. Мы были несколько стеснены в средствах – денег у нас водилось не так много. Но мы были беззаботны, совершали безумные поступки и оставались на одной волне, как и в самом начале.

Накануне родов меня не было рядом с Брендой в Дейтоне. Когда я прилетел, Келли уже появилась на свет, и, стоя на лестнице, я фотографировал ее, когда ей было всего несколько минут от роду. К сожалению, мне пришлось тут же уехать и вернуться к гастролям. Я понимал, что Бренда очень расстроилась.

Но она на этом не зацикливалась. Келли было всего два с половиной месяца – к этому времени они уже вернулись в Нью-Йорк, – когда Бренда собрала вещи и они приехали ко мне во Флориду. Это было первое путешествие Келли. И следующие три года мы прожили почти так же, как раньше, за исключением того, что теперь нас было трое. Мы все время были вместе, в дороге или дома, в Нью-Йорке. И, как и раньше, Бренда была моим менеджером и бухгалтером, соавтором и утешителем.

Однажды в марте 1966 года, на следующий день после нашего приезда в Лос-Анджелес, я был занят работой по подготовке «Летнего мюзик-холла Крафта». Бренда осталась одна с Келли, которой тогда не было и трех лет. Внезапно она ощутила себя не у дел. Она никого не знала. Ей некуда было пойти. И она напилась.

У нее начались ужасные мигрени – явный признак стресса и напряжения. Но я пропустил этот звоночек. Да и Бренда не сидела сложа руки. Она пошла волонтером в больницу и тут, в Лос-Анджелесе, решилась на один серьезный шаг – стала брать уроки пилотирования. Она всегда мечтала попробовать, но раньше мы не могли себе этого позволить. Она сдала экзамены, стала профи. Но она привыкла делиться со мной своими достижениями, а тут делиться было не с кем – меня не было рядом. Я был слишком занят. И вместо ожидаемого повышения самооценки она только глубже застряла в обидах. И снова напилась.

В первом доме, где мы купили квартиру, жила одна женщина, модель. Работала она время от времени, а больше сидела дома. Она стала заходить к Бренде, они много общались и выпивали. Я узнал об этом далеко не сразу, я тогда многого не знал или не осознавал. Я как-то стремительно оказался слишком занят. Возможно, я и не хотел ничего знать и особо не вникал. Марихуана этому способствует.

Бренда привыкла повсюду со мной ездить, делать все вместе со мной и для меня. А теперь у меня был менеджер, были агенты и помощники, которые занимались организацией выступлений, бронированием и финансами. Они заняли ее место. Позже она как-то призналась, что в 1967 году был момент, когда она не смогла поставить свою подпись. Просто не смогла написать слова «Бренда Карлин». Она теряла свою личность. И пила.

Пока я разъезжал или просиживал целыми днями в какой-нибудь долбаной телестудии, ей приходилось быть для Келли и матерью, и отцом. Потом я появлялся дома с кучей подарков: «Папочка дома! Готова играть?» А Бренда оказывалась в роли домашнего тирана, того, кто говорит «нет». Пора спать. Пора в школу. Она ненавидела эту роль. Поэтому пила.

Я не помню, когда привычка Бренды выпивать превратилась в нечто большее, чем просто привычка. Но помню, что мы начали ругаться. Она говорила, что чувствует себя мебелью, что я прохожу мимо нее, как будто ее не существует. Я не понимал, о чем она. Просто проглатывал это. Сначала нужно осознать свои чувства, а уж потом можно отрицать их или вытеснять. Было много ситуаций, когда я в силу разных причин не понимал, что со мной происходит. Мне казалось невероятным, что есть люди, которые умеют раскладывать все по полочкам.

Мы замечали за Келли некоторые странности. Иногда по утрам она спала на полу, а не в своей кровати. Для нас оставалось загадкой, в чем дело. А еще Келли не хотела видеть меня по телевизору. Она опускала глаза, чтобы не смотреть на экран. Почему-то для нее это было невыносимо. Причин мы не понимали.

Между мной и Брендой существовала особая связь, и нам не нужно было уговаривать себя: «Ради ребенка мы всё выдержим, у нас всё получится». Мы чувствовали себя одним целым. И никуда нам было от этого не деться, что бы с нами ни происходило. Когда все как-то утихомиривалось, нам по-прежнему было очень хорошо. На трезвую голову, что случалось, как правило, по утрам, она вела себя вполне адекватно. Обещала мне: «О, я приду посмотреть». И все это были только цветочки. Я бесконечно курил траву. Она пила, чтобы не отставать, и не мне было обвинять ее в этом.

Вот такой расклад: успешная молодая пара, куча денег, красивый дом в Беверли-Хиллз. Травы сколько хочешь. Море алкоголя. И прекрасная дочь, которая не может смотреть на то, чем занимается и чем зарабатывает ее отец.

Я всегда говорил, что у Келли старая душа. Может быть, уже тогда, четырех лет от роду, ей хватило мудрости почувствовать, что моя беговая дорожка ведет в никуда. И я понятия не имею, как с нее соскочить.

5 июня 1968 года мы выступали с Ланой Кантрелл[154] в клубе «Бимбо 365» в Сан-Франциско, когда в начале первого ночи в отеле «Амбассадор» в центре Лос-Анджелеса был смертельно ранен Роберт Кеннеди. Я сразу сказал, что второе шоу отменяется. Они – кто бы это ни был, полагаю, дирекция «Бимбо 365» – настаивали, чтобы я выступил. Ни за что. Более того, просидев всю ночь перед телевизором, я решил, что и на следующий вечер на сцену не выйду. К черту «Бимбо 365».

Потом были столкновения с полицией во время съезда Демократической партии в Чикаго, и люди радикально, как никогда раньше, разделились на два лагеря. Я не стал исключением.

Любопытно, но я не помню, чтобы раньше так уж сильно реагировал на какие-то глобальные события. В глубине души я словно всегда знаю, что именно должно произойти. Иногда, конечно, меня удивляет наше время, ситуация, в которой мы оказались, расклад сил, сами люди. «Странно» – слово, которое чаще всего приходит в голову. «Охренеть как странно». Странно, но не неожиданно.