Эти и другие репрессивные меры повлияли и на общественное мнение сербов, которые стали дистанцироваться от партизан и даже доносить на них жандармам Недича. Увидев, что события развиваются благоприятным для них образом, немцы в середине ноября решили провести так называемое «первое наступление» против отрядов Тито и Михайловича[459]. В конце месяца силами четырех дивизий они их разбили и прогнали за границы Сербии, в горные районы Санджака, и, поскольку тот был оккупирован итальянцами, условия и для тех, и для других там, несомненно, были легче. «Так восстание в Сербии, – записал позднее Владимир Бакарич, – потерпело тяжелое поражение, и если бы не было Боснии, Хорватии и Словении, ничего бы не вышло»[460]. Но Тито не хотел это признать. Через месяц после того, как он потерял более тысячи человек в Ужице и Златиборе, он послал сообщение в Словению: «Наши войска сохранились, потерь почти не было. Положение в Сербии существенно улучшилось»[461]. Только через тридцать лет он признал: «Я, можно сказать, едва не погиб на распутье между селами Забучье и Любаня»[462].

Общая судьба не примирила обоих соперников, Тито и Михайловича – уже в декабре между ними снова произошло столкновение, и они без передышки продолжали вести братоубийственную войну до конца войны. А в Сербии тем временем настал трудный мир: к концу года из 25 тыс. партизан там, по свидетельству партийного руководителя Благое Нешковича, осталось только 32 человека[463]. Движение в Сербии еще долго не могло восстановиться, в то время как многочисленные четники Михайловича по тайной договоренности «легализовались», т. е. пополнили ряды жандармов Недича. Это дало коммунистам право заклеймить их как предателей. Другого мнения придерживалось югославское правительство в изгнании, оно провозгласило четников «югославской армией», Драже Михайловичу 7 декабря 1941 г. присвоило звание генерала, а 9 января 1942 г. ввело его в свой состав в качестве военного министра. Это означало, что любой югославский подданный, не признающий его верховным командующим «югославской армии на родине», является предателем[464].

* * *

Немцы и их сербские приспешники были уверены, что обезглавили коммунистическое движение, тем более что полиции Недича до конца ноября удалось арестовать в Белграде около ста видных членов КПЮ. Однако оставался открытым вопрос, кто на самом деле руководит партизанской войной с целью «большевизировать» Балканы и связать на этой территории отряды, которые нужны для борьбы с Советским Союзом. В гестапо преобладало мнение, что движение невозможно полностью подавить, пока не будет уничтожено его руководство. Харальд Турнер, глава немецкой администрации в Сербии, писал 3 декабря 1941 г.: «Борьбой коммунистов против правительства Недича и его сторонников руководят видные коммунистические агенты, которые не являются сербами. Установлено, что они получают указания из Москвы и что, помимо непосредственных коммуникаций, одним из каналов связи является советское представительство в Софии». Эта точка зрения была основана на сообщениях, поступивших из лагеря Михайловича. Когда последний в октябре встречался с Тито, у того была с собой фотография, снятая в Ужице на военном торжестве, организованном в честь 40-летия Октябрьской революции. На основании этой фотографии и иностранного акцента собеседника Михайлович сделал вывод, что человек, с которым он имеет дело, русский, а именно Виктор Лебедев, который до апреля 1941 г. являлся консультантом по торговле в советском посольстве в Белграде. Так возникла легенда, которую приняли сторонники Недича и немецкие круги в Сербии, а также британцы, с которыми у Михайловича были связи[465]. Дража распространял слухи, что движение сопротивления Тито – не выражение стремлений югославских народов, а искусственный, организованный извне заговор. Вероятно, убежденность Михайловича в том, что Тито русский по происхождению, спасла ему жизнь. После встречи на Равна-Горе один из командиров четников готовил на него покушение. Он приказал заминировать мост, по которому должен был проехать автомобиль Тито. Но Михайлович, отчасти из-за своих представлений о военной чести, а отчасти из-за того, что не хотел портить отношения с русскими, в которых, несмотря ни на что, видел защитников православной Сербии, запретил покушение[466]. В последующие месяцы о Тито ходили и другие слухи. Глава сербской государственной безопасности в Белграде сообщал, что его имя – Виктор Володин и что он русский эмигрант, который будто бы руководил фирмой «Симович» в Ужице. По другой информации, он якобы был бывшим офицером австровенгерской армии, словенцем по происхождению, который в 1917 г. лечился от тифа в ужицкой больнице. А перед Второй мировой войной Тито, по слухам, находился на службе как у московсого Коминтерна, так и у гестапо. «Он говорит на испорченном сербском языке, похожем на кайкавщину»[467].

Следует отметить, что в то же самое время немецкая тайная полиция в Белграде имела в своем досье на Тито и более точные данные. Из них следовало, что по профессии он рабочий (предположительно наборщик), что он учился в школе, а затем в КУНМЗе, что ему 40–50 лет, высокий, с черными волосами и темно-карими глазами. «Помимо элегантной одежды у него нет никаких характерных черт». В дополнительной записке, добавленной 24 октября, содержится еще немного информации: «Тито – руководитель партии и ее секретарь Ему около 50 лет, вероятно, он словенец. Бывший рабочий. За свою деятельность в 1927 г. находился в тюрьме в г. Сремска-Митровица – заключение от 7 до 9 лет. После освобождения уехал в Москву и в Киев »[468]. Если бы тайная полиция сотрудничала с контрразведкой вермахта, которая тоже имела свою резиденцию в Белграде, ей, вероятно, нетрудно было бы установить идентичность Тито. В архивах контрразведки уже 8 августа 1941 г. имелась карточка Ивана Броза. Запись на ней гласила, что он механик, родился в Кумровце, коммунист, много раз был осужден, и его нелегальное имя «Тито»[469].