Через неделю, 26–27 сентября 1941 г., в Столицах у Крупаня он созвал заседание и вместе с примерно двадцатью ближайшими соратниками принял постановления, которые решающим образом повлияли на дальнейший ход событий. Участники заседания договорились вести борьбу в соответствии со стратегией испанской герильи, избегать фронтальных столкновений, децентрализовать сопротивление по областям и организовать его по национальному принципу, но под руководством Верховного штаба. Было решено сформировать регулярные военные подразделения, называть всех борцов, по примеру русских, «партизанами», а во главе отрядов и батальонов помимо командира поставить и политического комиссара. Приняли постановления и о дальнейшем ведении агитационной работы и, главное, решили заменить на освобожденных территориях старую королевскую администрацию народно-освободительными комитетами, которые станут первыми органами новой власти. Короче говоря, определили структуру своих военных сил, в которых большую роль должно было играть идеологическое воспитание, заложили основы нового общественного устройства и объявили борьбу против всех пережитков старого социального строя. Показательно, что отличительным знаком партизан была выбрана пятиконечная красная звезда (старинная магическая пентограмма), а партизанским приветствием – сжатый кулак[417]. Тито проявил себя как хороший организатор сопротивления, поскольку командирами партизанских отрядов он выбирал главным образом «испанцев», т. е. бывших бойцов интернациональных бригад, имевших богатый военный опыт, и избегал давать назначения кадрам Коминтерна, заслугой которых было лишь то, что они некоторое время жили в Москве [418]. «Короче говоря, Тито доказал, что он уже готов к решению задач, с которыми столкнулся при подготовке и проведении вооруженной борьбы. Вскоре после начала восстания он стал его бесспорным вождем; он с самого начала думал своей головой, хотя и решился на восстание лишь после нападения немцев на Советский Союз». Так говорил Коча Попович[419].

Появление конкурирующего движения сопротивления, готового, невзирая на жертвы, помогать Советскому Союзу в его отчаянной борьбе против Гитлера, вынудило четников более детально разработать свою программу и тактику. Они высказались против неразумного конфликта с немцами до тех пор, пока военная удача не повернется к ним лицом, полагая, что «для борьбы еще не пришло время», что нужно сохранять сербскую кровь и тем самым заботиться о «биологической субстанции нации». В ожидании подходящего момента («когда настанет день») для сопротивления, к которому он намеревался призвать весь народ, Михайлович ограничил конфронтацию с немцами до необходимого минимума. Несмотря на это существенное различие, из-за которого партизаны относились к четникам свысока, обе группы вначале не проявляли враждебности по отношению друг к другу, и даже согласовывали свои акции против вермахта, а в Восточной Боснии – против усташей[420]. Однако эти акции были малоэффективны из-за низкой дисциплины и недостатка боевого духа у четников, которые, со своей стороны, не желали отдать всю инициативу партизанам.

В письме Главному штабу сербской компартии от 13 августа 1941 г. Тито предупреждал, что «изоляция от остальных политических течений, симпатизирующих Великобритании, является главным дефектом народно-освободительного движения в Сербии», что вовсе не означает, что ему было бы просто наладить с ними сотрудничество[421]. Уже 19 сентября 1941 г. в Струганике близ Валево, у подножия Равна-Горы, он встретился с Михайловичем и его заместителем Драгишей Васичем, но, поскольку у них были диаметрально противоположные цели, они не смогли договориться о совместной борьбе. Михайлович требовал назначить его Верховным главнокомандующим всех вооруженных подразделений, чтобы заставить их дожидаться «более благоприятных обстоятельств», а после войны – восстановить старый режим. Тито же изнывал от нетерпения, стремясь продолжить свою так обнадеживающе начатую акцию. Но прежде всего он не собирался отказываться от народно-освободительных комитетов, появлявшихся на освобожденных территориях, поскольку справедливо считал их основой нового общественного устройства. В конце встречи они договорились лишь о том, что партизаны и четники не будут стрелять друг в друга[422]. С этой встречи Тито не вынес негативного впечатления о Михайловиче. Как он позже рассказывал в кругу друзей, глава четников в какой-то момент положил ему руку на плечо и предложил выйти. «Скажи, друг, ты русский? Почему не признаешься? Мы любим русских». – «Нет, я хорват». – «Хорошо, даже если и так, я ничего не имею против хорватов, я борюсь против усташей, а не против хорватов». Рассказав этот эпизод, Тито задумался, а потом, к удивлению присутствующих, добавил: «Знаете, я симпатизировал Драже. Если бы не было лондонского правительства в изгнании, Дража наверняка был бы с нами»[423]. Михайлович, напротив, не испытывал никаких дружеских чувств к Тито, и не дал убедить себя в том, что тот не является русским агентом. Поскольку он намеревался сохранить прежнюю власть с ненавистной жандармерией включительно, конечно, он не упускал из виду, какого цвета будет новый строй, если победят партизаны: на первой освобожденной территории, в городке Ужице, центре военной промышленности, где Тито закрепился 23 сентября, они водрузили красное знамя с серпом и молотом. Партизаны ввели приветствие, придуманное самим Тито: «Смерть фашизму!» И ответ на него, предложенный Ранковичем: «Свобода народу!» На фасадах зданий развесили портреты Сталина и пролетарские лозунги, а тех военных, которые вовремя не сбежали или не присоединились к ним, как и многих состоятельных людей, ликвидировали[424].

В Сербии в то время было около 40 тыс. партизан, в Белграде – 600 членов партии и 2 тыс. членов СКМЮ[425]. «Крестьяне, привозившие продовольствие в Белград, были в то время единственным связующим звеном с округой, ведь партизаны разорвали все контакты с Белградом. Партизанская борьба в Сербии тогда была на высоте, – рассказывает в своих воспоминаниях Кардель, – и уже в 15 км от Белграда размещались первые партизанские патрули »[426]. Тито был еще оптимистичнее. В начале октября он сообщил в Москву, что в «партизанской армии в Югославии 100 тысяч человек и около 30 тысяч четников, которые являются нашими союзниками». И повторил просьбу прислать ему оружие, отмечая, что в его распоряжении много аэродромов, на которые могут приземлиться советские самолеты[427].