* * *

Донесение, хранящееся в архивах Коминтерна, свидетельствует о том, что не все в Москве отрицательно относились к его боевому пылу. В этом документе от 29 мая 1941 г. идет речь о тайных встречах Вальтера в Загребе и Белграде с неким московским агентом, который сообщил следующее: в КПЮ насчитывается 8 тыс. членов и 30 тыс. комсомольцев. Партийная организация целостна и находится в боевой готовности. При ЦК организован Военный комитет и Комитет диверсионной деятельности. Оружие в наличии и находится в тайниках. В случае нападения на Советский Союз КПЮ вступит в борьбу. Для пополнения запасов оружия необходимо получить от Коминтерна 5-10 тыс. долларов. «Прошу передать приветы товарищам и сообщить им, что задачи, поставленные перед Коммунистической партией Югославии, будут выполнены»[384]. При этом следует помнить, что не только идея и тем более не только слепая вера подпитывали эту готовность к борьбе. Как признает Коча Попович, «много было и юношеского бунтарства…»[385]

Резня и гонения на сербов, начатые режимом усташей, венгерскими и болгарскими оккупационными силами, а также косовскими албанцами, вызвали приток эмигрантов на сербскую территорию под управлением немцев. Однако многие скрылись в лесах и пытались организовать вооруженные группы для отпора врагам. Примечательно, что наряду с этой порожденной отчаянием формой самозащиты возникла и другая: вокруг офицеров королевской армии, избежавших плена, стали собираться солдаты, не пожелавшие пассивно принять поражение. Четники, опиравшиеся на традицию антитурецких восстаний, появились в ряде сербских и черногорских областей еще в апреле 1941 г. На гористой территории Равна-Горы в западной Сербии маленький отряд возглавил 49-летний полковник Драголюб (Дража) Михайлович, стремившийся сохранить хоть искру сербской независимости. Он создал движение сопротивления, патриотическое, но, как позднее признал один из его сторонников, базировавшееся на враждебном отношении ко всем народам Югославии. Было понятно, что на основе подобной вражды победа невозможна. Он добавил, что к тому же «мы строили всё, опираясь на мифы прошлого, а в наши дни это был путь к поражению»[386].

Тем временем Сталин всеми способами старался сохранить расположение Гитлера. Еще накануне начала операции «Барбаросса» ТАСС опубликовало сообщение: слухи о том, что немецкая армия концентрирует силы на границах Советского Союза, являются ложными. Они выгодны врагам Советского Союза и Германии. Поскольку немцы никак не отреагировали на эту публикацию, Тито и его сторонникам стало ясно, что нападение произойдет в ближайшее время, хотя они не знали точно, когда именно[387]. Поэтому вторжение Гитлера на территорию Советского Союза 22 июня 1941 г., ставшее неожиданностью для Сталина, их не удивило. В тот же день Тито написал, а ЦК опубликовал в Белграде воззвание «Рабочим, крестьянам и гражданам Югославии», в котором говорилось, что произошло нападение на «цветущий советский сад» и каждый югославский пролетарий должен с оружием в руках встать на его защиту. Лидерам югославских коммунистов было нетрудно принять это смелое, но необдуманное решение, ведь они не сомневались в том, что капиталистический мир вот-вот рухнет, что Красная армия с легкостью победит вермахт и ее победа – вопрос нескольких недель, самое большее месяцев. Ее катастрофическое отступление в начале войны они интерпретировали как гениальную тактику Сталина, поскольку чем еще можно объяснить поражения армии, которая недавно отмечала выпуск миллион первого танка?[388] «Все наши силы, стратегию и тактику мы ставили в зависимость от русских. Мы были убеждены: если русские победят, то победим и мы», – рассказывал впоследствии Ранкович[389]. В ЦК КПЮ даже говорили, что русские со дня на день спустятся на парашютах в оккупированную Югославию и нужно подготовиться к их встрече. Когда Джилас спросил одного из товарищей, когда закончится война, и тот ему сказал, что еще до конца года, Джидо ему в ответ бросил: «Бьюсь об заклад, это произойдет в течение двух месяцев». Об уверенности в получении непосредственной помощи от Советского Союза убедительно свидетельствует донесение, которое Тито послал Коминтерну в конце июня 1941 г.: «Мы ведем подготовку народного восстания против оккупанта, поскольку народ выказывает высокую готовность к борьбе. Сообщите нам свое мнение об этом. У нас довольно мало оружия. Сможем ли мы получить его в ближайшее время?»[390]

Димитров 22 июня призвал Вальтера к тому, чтобы КПЮ сделала всё возможное, чтобы «поддержать и облегчить справедливую борьбу советских народов» [391]. Впрочем, зная о его революционных амбициях, по согласованию со Сталиным, он вновь особо подчеркнул, что «на настоящем этапе речь идет об освобождении из-под фашистского ярма, а не о социалистической революции»[392]. «Сейчас вся партия является военным аппаратом, каждый партиец должен защищать СССР, каждый партиец сейчас мобилизован в Красную армию»[393]. То есть он требовал от Вальтера только ведения партизанской войны типа той, что начиналась в оккупированных Белоруссии и Украине. Этим указанием Тито и его товарищи пренебрегли, полагая, что война является подходящим моментом для осуществления революции и захвата власти, и таким образом уже в самом начале борьбы против оккупантов посеяли семена будущего политического раскола со Сталиным.

«Истинный смысл этой депеши, – рассказывал Тито Дедиеру, – мы поняли уже позднее. Если бы мы действовали так, как требовала Москва, нам никогда бы не удалось развить нашего восстания. В югославских условиях выполнение этой директивы означало бы ликвидацию восстания еще до его начала. Поскольку старый режим во главе с королем 6 апреля оставил югославские народы на милость захватчика, всё, что осталось от государственного аппарата, перешло на службу к оккупанту. И этим старый режим выявил целый ряд своих недостатков. Прежде всего, он изменил давней традиции югославов – бороться за национальную независимость – традиции, сложившейся на протяжении 150 лет в не менее чем 39 восстаниях и десяти войнах против попыток иностранных государств поработить югославские народы. В Югославии было невозможно запланировать народное восстание против оккупанта, которое одновременно не пробудило бы у народа надежды, что он получит после войны новое, патриотическое в истинном значении этого слова правительство, которое не допустит того, чтобы Югославия, несмотря на все свои природные богатства, и дальше оставалась обычной полуколонией великих держав, которое не допустит угнетения отдельных народов, которое не допустит того, чтобы огромное большинство народа жило в нищете и угнетении»[394].