Несмотря на эти первые признаки интереса Москвы к партизанскому движению в Югославии и его поддержке, хотя бы на уровне пропаганды, вскоре от нее был получен и выговор. Уже в феврале Коминтерн выдвинул идею, чтобы югославские партизаны обратились с воззванием к освободительным движениям в Европе, в первую очередь во Франции и Чехословакии. Разумеется, Тито с воодушевлением подхватил эту инициативу и написал воззвание, но тут из Москвы пришло постановление, принятое с оглядкой на правительство в эмиграции, что его текст не следует публиковать. В начале марта Коминтерн поздравил Вальтера с успехом, но при этом напомнил, что «уничтожение фашистских бандитов и освобождение от завоевателя – главная задача, имеющая приоритет перед всеми остальными». Поэтому не следует создавать Советскому Союзу трудности во взаимоотношениях с западными союзниками. «Оценивайте проблемы вашей борьбы не только с ваших национальных позиций, но также с точки зрения международной британско-американо-советской коалиции»[494]. «При анализе всех ваших информаций, – говорилось в телеграмме ИККИ, – создается впечатление, что на основании некоторых сведений, полученных от англичан и югославского правительства, можно предположить, что партизанское движение приобретает коммунистический характер и направлено на советизацию Югославии. Зачем вам, например, нужно было создавать специальную пролетарскую бригаду? Разве кроме коммунистов и сочувствующих им нет других югославских патриотов, с которыми вы могли бы вместе сражаться против оккупантов?»[495] Короче говоря, «Дед» посоветовал Тито пересмотреть свою прежнюю тактику и использовать все имеющиеся у него возможности, чтобы сформировать общий национальный фронт всех противников Гитлера и Муссолини. При этом он напомнил ему, что Советский Союз поддерживает дипломатические отношения с югославским королем и его правительством и что выступление против них привело бы к новым проблемам в военном взаимодействии с западными союзниками[496]. В ответ Тито послал телеграмму, в которой утверждал, что ИККИ ошибочно истолковал его информацию. Он подчеркнул, что сторонники югославского правительства в Лондоне сотрудничают с оккупантом не открыто, а опосредованно, через армию Недича, в которую влились и четники Михайловича. ЦК КПЮ имеет в своем распоряжении документы, подтверждающие их предательскую деятельность. Кроме того, он потребовал, чтобы КПСС прислала на освобожденные территории своего наблюдателя и много оружия и боеприпасов, чтобы можно было вооружить всех тех, кто присоединяется к освободительной борьбе [497]. Какое-то время казалось, что Москва действительно окажет требуемую поддержку. Моше Пияде вместе со своими людьми отправился на плато у горы Дурмитор, и там они устроили импровизированный аэродром, на который должны были приземлиться советские самолеты. На жестоком морозе и в глубоком снегу они несли свою вахту в течение 37 ночей. Никаких самолетов! Несмотря на то что Димитров лично обращался к Молотову, Берии и Сталину с просьбой попытаться оказать какую-нибудь помощь, успеха он не добился. Самое большее, что он смог сделать, это послать Вальтеру в конце мая 1942 г. «рецепты» для производства взрывчатки[498].

Между Тито и Моше Пияде под впечатлением выговора из Москвы произошел любопытный обмен мнениями. Моше полагал, что Коминтерн, возможно, прав, утверждая, что «мы ушли несколько дальше, чем было нужно». На два письма в этом духе, посланных ему Моше, Тито ответил довольно раздраженно, мол, ни к чему «философствовать» о том, «что нас занесло влево»[499]. Однако 6 апреля 1942 г. он созвал в Фоче заседание ЦК КПЮ, на котором сам подчеркнул вред «левых уклонов» (появились они главным образом в восточной Герцеговине и Черногории, меньше – в Воеводине и Нижней Крайне), принимавших тревожные формы: некоторые сербские члены партии даже утверждали, что, поскольку начался второй этап революции, нужно уничтожить всех крестьян, учителей, офицеров и священников, находящихся среди партизан. В соответствии с предостережениями и указаниями «Деда» Тито с товарищами заложили новое политическое направление, основанное на утверждении Сталина, что в настоящий момент необходимо вести «отечественную войну». «Болтовня о мировой революции на руку только Гитлеру и наносит вред объединению всех антигитлеровских сил»[500]. Они решили, что теперь следует делать акцент только на народном освобождении, а не на классовой борьбе. Также они решили изменить свое отношение к англичанам и к правительству в эмиграции, с которым отныне они будут полемизировать не по идеологическим соображениям, а исключительно из-за того, что оно оказывает поддержку предателям – четникам. Последовав указаниям «Деда», они, конечно, не отказались от революции, но признали правильность советского тезиса – что в данный момент следует акцентировать внимание главным образом на патриотической составляющей борьбы. Это было тем более необходимо, что даже самым «верующим» уже стало понятно, что на скорую помощь Красной армии рассчитывать не следует [501]. Эта линия, безусловно, привела к успеху, хотя в Черногории, Герцеговине и восточной Боснии нелегко было остановить тех, кто упорно придерживался «левых уклонов». Однако, несмотря ни на что, пишет Джилас, «в том, что касается политической линии и тактики, впоследствии уже не происходило существенных сдвигов. В борьбе с оккупантом революция нашла самое себя…»[502]При формировании новой власти стала проявляться двойственность, которая была характерна и для послевоенной Югославии вплоть до 1948 г., когда Сталин исключил Тито и товарищей из социалистического лагеря. По словам хорватского историка Д. Биланджича, партийные форумы проходили в обстановке полной конспирации, поскольку акцент делался на народноосвободительной борьбе, а свою истинную цель – создание коммунистического режима по советскому образцу – скрывали. Никто не смел открыто говорить о ней даже на партийных собраниях. Всё было скрыто под лозунгом: «К старому возврата нет!»[503]